А. С. КОНЧЕЕВ

АНАЛИЗ «КНИГИ ИОВА»
ДУАЛИЗМ ТВАРИ И ТВОРЦА В ИУДАИЗМЕ И ХРИСТИАНСТВЕ

     

Для анализа и цитирования использовано светское издание текста «Книги Иова». Перевод ее был опубликован в БВЛ в 1973 году. Автор перевода и комментариев С. Аверинцев.     

Я решил, что современный перевод, выполненный специалистом, предпочтительнее канонического, используемого церковью, вследствие своей выверенности, беспристрастности и научности. Тем более что расхождения между переводами непринципиальные.     

СОДЕРЖАНИЕ КНИГИ ИОВА

     

Предмет моего исследования «Книга Иова». Для меня это просто книга. То, что она входит в состав Ветхого Завета, который верующими почитается продиктованным самим Богом, для меня ничего не значит. Я рассматриваю ее в собственном смысле, без каких бы то ни было аллюзий.

     

«Книга Иова» почти сказка, притча и поучение. Написана она по меркам человеческой истории очень давно. От сказки в ней немного (чуть-чуть в начале, и чуть-чуть в конце), а от притчи много.     

Можно посмотреть на эту книгу так, что «Книга Иова» притча о том, как надо понимать человеку, обрушивающиеся на него несчастья и страдания в свете положительной теологии. Я вижу в ней очень раннюю и очень страстную попытку создать теодицею⁰⁰¹. Поскольку людям того времени, видимо, о теодицее, а уж о необходимости в ней и подавно, было совершенно ничего неизвестно, то автор «Книги Иова», счел свою задачу выполненной с блеском. Вывод, сделанный автором «Книги Иова» прост и честен. Причина, по которой Бог допускает зло — тайна, но поскольку зло это исходит от Бога, т. е. высшей и могущественнейшей силы, то следует смириться и принять действительность такой, какая она есть. Книгу отличают бурное красноречие и величественный, хотя и вполне дидактический, финал.     

По форме изложения своих мрачных и тяжелых идей «Книга Иова» довольно забавна.     

Живет на земле человек, которому Бог дал все, о чем обычно мечтают нормальные люди во все времена. Если сказать коротко и по-современному, человек этот очень богат, славен и счастлив в личной жизни. Кроме того, человек этот еще очень благочестив и добродетелен. Он постоянно помнит о Боге, совершает необходимые жертвоприношения и вообще живет так, что Бог на него не нарадуется.     

Видимо, таких праведников тогда на земле было немного, а может и вообще больше ни было (по словам Бога: «Ведь нет на земле мужа, как он»), потому что Бог на утренней планёрке вспомнил об Иове и указал на него сатане (Это совсем не Люцифер, падший ангел церковного учения, а, судя по контексту, нормальный ангел (один из Сынов Божиих), занимающийся по заданию Бога наблюдением за земными делами.), что, вот де, какие у меня есть праведники. Сатана, судя по всему, хорошо разбирался не только в человеческой, но и в Боговой психологии. В общем, он своими скептическими речами подвиг Бога, явно не без тайного желания последнего, произвести испытание Иову. Кончилось это испытание тем, что Иов лишился всех детей, всего богатства, покрылся с ног до головы гнойными язвами и заболел проказой. Надо сказать, что Иов действительно был человек стойкости и праведности удивительных, потому что возопил не сразу. Он никак не мог поверить, что все эти ужасы смогли с ним произойти, и даже сначала пытался обойтись как-то обычными самоутешениями: «Бог дал, Бог взял» и тому подобным. Но потом он, видимо, осознал все до конца и по-настоящему и, естественно, возроптал. Правда, ропот его, в общем-то, не был богохульством, скорее в нем слышится глубочайшее изумление.     

Из слов Иова и других действующих лиц этой истории можно понять, что они искренне верят (Иов, правда, после происшедшего с ним, уже явственно в этом начинает сомневаться), что человек праведный угоден Богу, и потому Бог его обижать, вроде, недолжен. И, вдруг, такой прокол. К Иову приходят друзья и утешают его, но как можно утешить того, кто потерял все, покрылся язвами и заболел проказой? Да и утешения у них собственно такие, что не очень-то утешают, и которые и сам Иов себе все время в отчаянии повторяет: Бог, что захочет, то, что угодно и с кем угодно, и сделает, а хороший ты или плохой ему, видимо, безразлично, добавляет он уже от себя. С последним друзья Иова соглашаться никак не хотят и, собственно, из-за этого между ними и разгорается спор.     

И вот вся книга почти состоит из сплошных сетований Иова, очень красноречивых, на свои обстоятельства и упреков ему его оппонентов за эти сетования. Сначала идет первая горестная речь Иова, потом говорят три его друга, Иов каждому отвечает, потом говорит, какой-то молодой человек по имени Элиу (Елиуй по каноническому тексту Библии), неизвестно откуда взявшийся и неизвестно куда потом исчезнувший.     

Я здесь не разбираю художественных достоинств «Книги Иова». Они есть. Скажу только, что именно словесному мастерству автора книги, по моему скромному мнению, она обязана львиной долей своего успеха за последние несколько тысяч лет. Даже и сейчас вполне можно почувствовать ее неординарное словесное изобилие. Парадигма же ее еще будет предметом моего анализа.     

В конце концов, Богу надоедает слушать все эти разглагольствования, и Он решает Сам сказать Свое веское слово. Правда, говорит он в принципе то же самое, что Иов и его обличители, только чуть другими словами и еще более веско, а чтобы тавтология эта не была так уж заметна, гневно объявляет речи друзей Иова ложными и даже подлежащими наказанию. Бог объясняет «из бури» Иову и его друзьям, видимо, безмерно потрясенным, что Он Бог, Б-о-о-г, а потому претензии не принимаются. Раз он делает зло, то значит так и надо. «Ну, в общем, всё всем понятно?! Я ясно излагаю?!» Иов и остальные, надо полагать, хором кричат, что ясно. И им действительно ясно. Еще бы не ясно. Сам Бог им с неба объяснил, что по чём, и в каком мире и на каком небе они находятся.     

Ну, сказка не была бы сказкой без хорошего конца. Тут Бог решает ради такого исключительного случая нарушить все свои принципы и выдает Иову немедленную и щедрую компенсацию за все им доселе претерпленное. Дети воскресают (или нарождаются новые в прежнем количестве, этот вопрос недостаточно прояснен), богатство возвращается, и Иов живет очень долго и счастливо до тех пор, пока достаточно не насыщается жизнью. Последняя фраза мне особенно нравится. «После этого Иов жил еще сто сорок лет (на момент событий ему скоре всего от 45 до 55 лет) и видел своих детей и детей своих детей, вплоть до четвертого поколения. И умер Иов в старости, насытясь жизнью». Как будто наелся от пуза и отвалился от стола.     

История Иова напоминает мне историю непонятно за что высеченного отличника. Отличника высекли, и он в недоумении. Он сидит себе в уголке, подвывает и робко сетует на то, что, как же так, такой хороший и добрый учитель, вдруг, поступил с ним так жестоко и несправедливо. Учитель уже и сам понял, что высек не того, но признаться в этом не может и из-за учительских непререкаемых амбиций, и из высших педагогических соображений. Наконец учитель с учеником приходят к компромиссу. Ученик признает, что его высекли правильно, потому что учитель он и есть учитель, кого захочет, того и высечет, и объяснять ничего не должен; а учитель, безо всяких извинений, разумеется, но после надменных разъяснений постулатов о непреложности и непререкаемости своего авторитета, ставит ученику в два раза больше пятерок, чем до этого, и ласково гладит по головке. Ученик в результате безмерно счастлив.     

БЛОКИ

     

«Книга Иова» состоит из отчетливо различимых блоков.     

Первый блок — вступление, в котором две части. Первая разъясняет нам кто такой и каков Иов, вторая описывает беседу сатаны с Богом, в которой Бог разрешает сатане испытать Иова. Тот испытывает его по полной программе, что и описывается.      

Второй блок — это первые сетования Иова, в которых Иов говорит, что чем так жить, лучше бы умереть или вовсе не рождаться.     

Третий блок — речи друзей-мудрецов Иова, возражающих ему, и упрекающих его в богохульстве, неблагодарности (?) и недостатке мудрости и смирения.     

Четвертый — ответы Иова на увещевания друзей, где он вполне резонно замечает им, что хорошо рассуждать, не побывав на его месте. Я разделяю третий и четвертый блоки, но они включены друг в друга, перемежаясь между собой взаимными речами.     

Пятый — речь Элиу, направленная и против речей Иова, и против речей старших товарищей. Эта речь некоторыми исследователями считается более поздней вставкой. И для этого есть основания, которые можно найти и в самой речи. К тому же в финальной сцене Бог, осуждая трех друзей Иова за то, что они говорили о Нем не так верно как Иов, ни слова почему-то не говорит об Элиу, и потому остается совершенно неизвестно, как же Он отнесся к его речам.     

Шестой блок — речи Самого Бога, ставящего точку во всех прениях. Тут же и несколько реплик Иова, демонстрирующих полное смирение и согласие со всем, изреченным Богом.     

И седьмой блок — развязка. Прозаический текст, в котором описывается наказание, которому подверглись три друга Иова (не суровое, надо сказать), и награды, которые получил Иов от Бога, родственников и наказанных друзей. Завершается блок и вся книга фразой, которую я привел раньше.     

ОПИСАНИЕ БЛОКОВ И ПАРАДИГМА «КНИГИ ИОВА»

БЛОК I

     

А. «Был человек в земле Уц, и звался он Иов; и человек этот был прост, и праведен, и богобоязнен, и далек от зла. И родилось у него семеро сыновей и трое дочерей; имения же было у него семь тысяч овец, и три тысячи верблюдов, и пятьсот пар волов подъяремных, и пятьсот ослиц, и челяди весьма много. И был человек этот велик между всеми сынами земли восточной. И сыновья его имели обыкновение сходиться, и каждый в день свой давал пир в доме своем; и посылали они за тремя сестрами своими, и звали их есть и пить вместе. Но когда дни пира совершали круг свой, тогда посылал Иов за сынами своими и творил над ними очищение; рано утром вставал он и возжигал искупительную жертву по числу их. Ибо говорил Иов:

«Может статься, погрешили сыны мои
и похулили Бога в сердце своем?»
И так делал Иов во все дни».

     

Что за удивительная речь?

«Может статься, погрешили сыны мои
и похулили Бога в сердце своем?»

     

Богатый и счастливый Иов почему-то подозревает своих богатых и счастливых сыновей в богохульстве. С чего бы им богохульствовать? Казалось бы, такого и быть не может. Похоже на то, что фраза эта вставлена писателем, в нарушение общей логики ситуации, для того, чтобы исподволь подготовить читателя к тому, что и в самом счастливом существовании не все благополучно. Такие мысли в голове «простого» и «благочестивого» Иова показывают, что не так уж он и прост. Есть еще одно соображение, я скажу о нем чуть позже.     

Еще одна странность.     

По ходу повествования герои книги часто высказываются, как бы подразумевая изначальную нелюбовь человека к Богу, нечестивость его, и более того, приписывает ее даже ангелам — «Сынам Божиим»⁰⁰² . Да и Богу, как видно из общего смысла высказываний, видимо, важна не любовь к нему, а страх и внешняя покорность. Да, что и удивляться? Бога, способного запросто делать с людьми то, что сделал Бог с Иовом, действительно, душевно любить трудно, можно со всей искренностью только бояться.

     

Б. На похвалы Бога Иову сатана резонно замечает:

«Разве не за мзду богобоязнен Иов?

Не Ты ли кругом оградил его,
и дом его,
и все, что его?
Дело рук его Ты благословил,
разошлись по земле его стада.

Но — протяни-ка руку Твою,
дотронься до всего, что есть у него;
разве не похулит он Тебя
в лицо Тебе?»

     

У Бога и у Самого, видимо, уже бывали подобные подозрения, почему Он и соглашается испытать Иова с видимой легкостью. Здесь именно и проявляется сказочный, условный элемент этой истории. Бог здесь выступает в психологическом типе восточного тирана и деспота, желающего проверить лояльность подчиненного. Таким существенным божественным атрибутом как всеведение здесь и не пахнет. (Это всё изыски более поздних времен.) Бог в этом контексте обладает всеми признаками и ограничениями человека-правителя и деспота, включая и самодурство. Вот инструкции Бога сатане: «Вот — все, что его, в руке твоей; лишь на него не простри руки твоей!» и, вторая, «Вот — он в руке твоей; лишь дыханье его сохрани!»     

Ну, сатана и исполнил все в лучшем виде: «И отошел Противоречащий (С. Аверинцев переводит «сатана» как «Противоречащий») от лица Господа, и поразил Иова злыми язвами от подошвы стопы его по самое темя его. И взял Иов черепок, чтобы соскребать с себя гной, и сел среди пепла».      

Жена Иова простоватая, видимо, женщина, при виде всех этих ужасов, да и сама, наверное, в ужасе, ведь у нее только что погибли семь сыновей и три дочери, заболел муж и пропало все богатство, попыталась сбить Иова с пути истинного:

«И говорила ему жена его:
«Ты все еще тверд в простоте твоей?
Похули Бога — и умри!»»

     

(Под простотой, по разъяснению переводчика, здесь понимается безупречность.)     

Что ж, я ее вполне понимаю. Но Иов был праведником старой закалки, да и в намерения автора повествования не входило, чтобы он взял, вдруг, и сломался. Вот ответ Иова жене, и обратите внимание на (выделенный мной курсивом) комментарий автора после ответа:

«Но он сказал ей;
«Словно одна из безумных жен,
так молвила ты!
Приемлем мы от Бога добро —
ужели не примем от Него зло?»

     

При всем этом не погрешил Иов устами своими».

     

Автор подчеркивает «непогрешение устами», как бы вполне допуская и не осуждая возможность в Иове погрешение мыслями. Может быть грешные мысли в мнении писателя, не такой уж и грех, ведь в них человек напрямую не властен, а над словами властен? Сами же слова Иова нарочито благочестивы. Ведь понятно, что имеется в виду не «неприятие зла» в физическом виде, (Принимай его, не принимай, куда от него денешься?), а именно неприятие (осуждение) факта зла и Того, Кто его наслал. Тут Иов осмотрителен не хуже члена Политбюро, ведь в действительности из того, что добро хорошо, совсем не следует, что хорошо и зло, хотя бы и из Божьих рук.     

Вот еще пример политкорректности Иова. После первых ударов сатаны Иов узнает о потере состояния и гибели детей:

««Сыны твои
и дочери твои
ели и пили вино
в доме брата своего первородного;
и вот великий вихрь
с того края пустыни пришел,
и сотряс он четыре угла
дома того,
и пал дом на юных, и они мертвы;
и спасся я один,
дабы известить тебя!»

     

И тогда встал Иов, и разодрал ризу свою, и обрил главу свою, и повергся на землю, и преклонился, и сказал:

«Наг вышел я из родимых недр
и наг возвращусь назад.
Господь дал, Господь взял —
благословенно имя Господне!»

     

При всем этом не погрешил Иов и не оказал Богу никакого неподобия».

     

Выдержка железная. Может быть это неточность перевода, но бритье головы в таких экстремальных обстоятельствах меня просто поражает. Учитывая то, в каком Иов состоянии, и качество бритвенных приспособлений в то время, представляю, на что была похожа голова Иова.     

Итак, первый блок показывает нам Иова как человека исключительно богобоязненного и выдержанного. Никакие лишения и страдания не могут вынудить его обвинить того, от кого они только и могут исходить, а по содержанию текста и исходят.

БЛОК II

     

«И прослышали трое друзей Иова о всех несчастьях, что постигли его, и пошли они каждый из места своего: Элифаз из Темана, и Билдад из Шуаха, и Цофар из Наамы; и сговорились они идти к нему вместе, чтобы соболезновать ему и утешать его.
     

И когда они издали подняли глаза свои, они не узнали его. Тогда возвысили они глас свой, и возрыдали, и разодрал каждый ризу свою, и метали они прах на главы свои, к небу. И сидели они при нем на земле семь дней и семь ночей; и никто не говорил ему ни слова, ибо видели они, что скорбь его весьма велика».      

Дальше следует пространная и страстная речь Иова, в которой он сетует на свои несчастья, проклинает день в который родился и высказывает мысль, что лучше бы он умер в младенчестве. В сетованиях Иова нет осуждения Бога, есть только некоторое недоумение. На мой взгляд, Иовом, походя, высказана довольно глубокая философская мысль, противостоящая убеждению Экклезиаста о том, что «и псу живому лучше, чем льву мертвому».

«Как недоноску, не жить бы мне,
как младенцам, что не зрели свет!

Тогда лежал бы я, дремля,
спал бы и был в покое,
среди царей и советных вельмож,
что зиждут себе строенья гробниц,
среди князей, у которых злато,
полнящих серебром домы свои.
Там кончается ярость злых,
там отдыхает, кто утомлен;
узники в кругу своем не знают тревог,
не слышат голоса палача;
малый и великий там равны,
пред господином волен раб.

На что Он дает страдальцу свет
и жизнь тому, кто душой удручен,
кто хочет смерти, и нет ее,
кто рад бы добыть ее, как клад,
до восторга бы возликовал
и восхитился, обретя гроб, —
мужу, чей путь скрыт,
кому поставил преграду Бог?»

     

Вопросы к Богу имеют здесь очевидный риторический и косвенный характер.     

Есть в этом месте текста и еще одно весьма многозначительное признание. Как мы знаем, все несчастья постигли Иова в качестве испытания его благочестия и праведности. Можно сказать, случайно. Бог похвалил его, сатана усомнился в нем, Бог разрешил сатане его проверить. Но Иов еще до всех происшедших событий опасался уже чего-то в таком роде, ожидал крушения своего благополучия.

«Вместо хлеба моего мне вздохи мои,
и льются, как воды, стоны мои,
ведь чего я ужасался, постигло меня,
и чего я боялся, приходит ко мне».

     

То есть Иов знал и ожидал от Бога (или судьбы) любых каверз и непредсказуемых действий. И правильно. Жизнь именно такова и есть, по божьей ли воле она такова или без нее. (Слова последних двух строк потом почти дословно повторил апостол Павел, прекрасно знавший первоисточники.)

БЛОКИ III И IV

     

Третий блок состоит из речей трех друзей Иова и его ответов им. Стиль речей очень высокопарный, но местами попадаются ясно и просто выраженные весьма неглупые мысли и соображения.     

Речи друзей несут на себе отчетливый привкус проповеднической риторики. Вообще вполне можно предположить, что речи эти были созданы не в ответ на конкретные высказывания Иова, а, так сказать, впрок на заданную тему.     

Первым стал высказываться Элифаз из Теманы. Если он хотел утешить Иова, то выбрал поистине странную политику. Во-первых, он заявил, что Бог без вины никого не наказывает, и в нашем случае попал пальцем в небо.

«Припомни: когда чистый погиб
и где справедливый был стерт?
Насколько я видел, пахарь беды
и сеятель зол пожнут посев.
От дуновенья Божья сгинут они,
истают от дыханья гнева Его.
Глас льва, и рычащего зык,
и зубы львят исчезнут;
и погиб без добычи ярый лев,
и рассеяны отродья львицы».

     

Да и само по себе такое воззрение безмерно глупо⁰⁰³. Всякий, у кого есть глаза, знает, что сплошь и рядом происходит в точности наоборот. Об этом даже потом и Иов скажет. Правда Элифаз и сам чувствует, что надо как-то подкрепить этот странный постулат, и он говорит, что собственно перед Богом никто не праведен.

«Человек ли пред Богом прав,
перед Творцом своим чист ли муж?
Вот, не верит Он и Слугам Своим,
и в Ангелах обличает порок.

(Вот интересно, какие есть пороки у ангелов, о которых мог бы знать человек и есть ли они у них вообще.)

Что сказать о тех, чей дом
из глины и стоит на пыли?
Их раздавят, как моль,
к вечеру их рассекут,
они сгинут — не приметит никто».

     

Так что все эти рассуждения о неизменной справедливости Бога следует рассматривать в устах Элифаза скорее как риторическую фигуру. Мгновение спустя, он еще и не то отморозит. Как мы помним, весь разговор происходит через неделю после того, как погибли дети Иова, утратились его несметные богатства, а он сам покрылся язвами и проказой. Так вот тактичный и деликатный Элифаз, пришедший вроде бы утешить Иова, говорит ему, что ему надо поменьше жаловаться и грешить, и тогда у него все будет преотлично. Не зря его потом Бог за эти слова наказал.

«Так,
блажен, кого обличит Бог,
и наказанья от Крепкого не отвергай!
Ибо Он уязвит, и Он исцелит,
Он бьет, и врачуют руки Его.
В шести бедах спасет тебя,
и в седьмой не коснется тебя зло;
в голод избавит от смерти тебя
и на войне — от силы меча.
От злого языка будешь укрыт,
не убоишься прихода нужды.
Нужде и гладу посмеешься ты.
и зверя земли не страшись:
ибо с камнями поля у тебя союз,
и зверь поля в мире с тобой.
И узнаешь, что дом твой цел,
оглядишь двор твой — и ущерба ни в чем,
и узнаешь, что обильно потомство твое,
и отпрыски твои, как трава земли.
Созрев до конца, сойдешь ты в гроб,
как сноп, что собран во время свое».

     

Сказанное в другое время, в другой обстановке и другому человеку это все может быть и было бы уместно. Здесь же это выглядит просто насмешкой. Странно как-то говорить пожилому человеку, только что потерявшему всех детей и стоящему одной ногой в могиле, что он узнает когда-нибудь, что «обильно потомство твое» и «отпрыски твои, как трава земли». Вообще-то, так оно по воле автора впоследствии и произошло, но по тексту нигде не говорится, что Элифаз пророк или прорицатель. А возмущение Бога его речами, осуждение их, вообще сводит на нет ценность его пророчеств, может быть в отношении одного Иова во всю историю человечества только и сбывшихся.     

В своем ответе Иов не зря, поэтому, говорит:

«Если бы взвесить скорбь мою
и боль мою положить на весы!
Тяжелее она, чем песок морей;
оттого и дики слова мои!

Ибо стрелы Крепкого настигли меня,
и дух мой ядом их напоен,
и ужасы Божьи мне грозят.
Ревет ли дикий осел на траве,
и мычит ли бык над кормом своим,
и пресное ли без соли едят,
и есть ли вкус в белке яйца?
Да, чем гнушается душа моя,
то дано мне в тошную пищу мою!

     

И дальше Иов продолжает изощряться в сетованиях, проявляя изрядные многословие и красноречие. Смысл его речей — я не виноват, а если и виноват, то можно было бы и простить или хоть что-то объяснить.     

Смысл речей Биллада из Шуаха приметно таков же, как и у их предшественника Элифаза. Он утешает Иова тем, что Бог справедлив и убил его сыновей потому, что они погрешили перед ним (что, как мы знаем, совсем не так).

«Ужели суд Свой извращает Бог
и Крепкий извращает правду Свою?
Погрешили пред Ним сыны твои,
и во власть вины их предал Он их.
Но если взыскуешь Бога ты
и с мольбою Крепкого призовешь
и если чист и праведен ты, —
Он нынче же встанет над тобой
и умирит место твоей правоты;
и если начало твое мало,
то велик будет твой конец!»

     

Почему-то он забыл о безупречной праведности Иова, которой тот славился. Иов не сделал ничего плохого и пострадал, а друг ему советует «с мольбою Крепкого призвать», не очень-то Иов его советам обрадовался. А я бы мог сообщить Элифазу, что Крепкий тут уже как раз побывал, в качестве своего представителя, правда.      

Надо отметить интересную психологическую черту ораторов, они постоянно обвиняют Иова в каких-то особых богохульствах и всячески его предостерегают от них. Многие места из их речей можно даже прямо понять, как попытку формально отмежеваться от того крамольного, что говорит Иов, путем декларирования того, что по их понятиям должно было бы быть приятно и лестно Богу, хотя бы и не очень-то соответствовало истине. Здесь проступает простая житейская стратегия, применяемая «мудрыми» в практическом плане людьми, по отношению к начальнику, властителю, т. е. человеку, наделенному большой властью, но падкому на лесть и не снисходящему до анализа мотива восхвалений. Я думаю, и в то время уже понятие о Боге было достаточно изощренным для того, чтобы предполагать, что Он может быть обманут столь наивными хитростями. По сути, Иов об этом и говорит в своих речах. Его понимание Бога куда глубже плоских и наивных представлений его обличителей. Хотя по многим словам последних, их скорее можно заподозрить в притворстве, чем в неискушенности. Там, где они уверены, что их речи не могут быть осуждены Богом, они так же повторяют суждения Иова, как и Иов то и дело повторяет их. Удивительного, впрочем, мало, если вспомнить, что все речи написаны, видимо, одним и тем же человеком. Если и есть более поздние вставки, то они, безусловно, добросовестно стилизованы под основной текст.     

Итак, по большому счету можно сказать, что друзья Иова говорят в основном не по делу, да еще и, наступая Иову на больную мозоль. С удивительным постоянством повторяется идея справедливости Бога, идея его справедливого воздаяния грешникам и праведникам. Конечно с точки зрения теологии, а не истины, Бога очень важно оправдать и представить в наиболее благоприятном свете.     

В самом конце «Книги Иова» (6-й блок) Иов говорит Богу:

«Теперь знаю: Ты можешь все,
и невозможно противиться Тебе!
Кто есть сей, что промысл мрачил
речами, в которых разуменья нет?
Да, Ты явил дивное, непонятное мне,
великое, непостижное для меня.
Внемли же, я буду говорить,
и что буду спрашивать, изъясни!
Только слухом я слышал о Тебе;
ныне же глаза мои видят Тебя⁰⁰⁴, —

сего ради отступаюсь
и раскаиваюсь во прахе и пепле!»

     

Казалось бы полное смирение и покорность. Может и так. Но в главе 9 можно найти более, видимо, искреннее признание Иова в том, что он не видит никакого смысла препираться и спорить с Богом, как в неизмеримой степени его превосходящей силой.

«Гнева Своего не сдержит Бог:
слуги Рахава падут пред ним!
Что я? Мне ли отвечать Ему,
для спора с ним подбирать слова?
Пусть правда — моя, но я смолчу,
должен умолять Судью моего.
Если б звал я и явился Он,
я не верю, что Он бы слушал меня.
В вихре налетел Он на меня,
без вины умножил раны мои,
не дает мне перевести дух,
но горечью пресыщает меня!

Если дело в силе — могущ Он;
а если в правде — кто рассудит меня?»

     

При большой внешней схожести между речами Иова и его друзей, пришедших утешить его, есть существенная разница. Иов жалуется на страдания, сетует на них, страстно просит Бога простить его, если он виновен в чем, говорит о том, как он мечтает умереть, исчезнуть, но нигде он не пытается найти объяснение действиям Бога. Более того, он подчеркивает, что никаких таких объяснений нет (а в его случае это так и есть) и, что как это ни ужасно, но несомненно и предельно ясно, что все эти напасти производит Сам Бог, а потому всякие вопросы и претензии к нему неуместны. В дальнейшем выяснится, что это позиция и самого Бога (в трактовке автора, разумеется). Друзья же пытаются объяснить страдания и несчастья, постигшие Иова, да и неминуемые для любого человека, человеческими объяснениями. Они исходят из того, что Бог награждает праведников и наказывает грешников. Но Иов совершенно справедливо утверждает, что есть сколько угодно примеров обратного, злодеев счастливых и грешников процветающих.

«К чему злые остаются жить,
достигают старости в расцвете сил?
Их дети устроены пред лицом их,
и на глазах у них цветет их побег;
в безопасности от бед их дома,
и Божьего бича на них нет!
Их бык прыгает и плодотворит,
их корова не выкинет плода своего.
Как овец, выгоняют они своих детей,
и скачут, как телята, чада их:
ликуют под шум бубна и струн,
веселятся, слушая свирели напев.
В счастье провожают они свой век
и сходят в преисподнюю легко.

Богу они молвят: «Уйди от нас!
Не хотим мы знать путей Твоих!
Что есть Крепкий, чтоб нам служить Ему,
и что проку прибегать к Нему?»
Вот, благо не в их руках!
Прочь от меня, умысл злых!

Доколе? Да погаснет светоч злых,
да придет на них сужденная беда
и Бог их во гневе да одарит!
Пусть они будут, как солома на ветру,
словно мякина, что взвеял вихрь!
Или кару Бог отложил для сынов?
Пусть воздаст самому, чтобы знал впредь!
Пусть погибель увидят его глаза,
и от гнева Крепкого пусть он пьет;
ибо что ему судьбы дома его,
когда сроки жизни его истекут?

Но Бога ли мудрости учить,
в вышних творящего свой суд?

Один умирает в полноте своей,
всем доволен и примирен;
полны млеком сосуды его
и кости мозгом напоены.
А другой умирает, удручен душой,
ничего доброго не вкусив;
они вместе будут лежать в земле,
и покров из червей покроет их.

     

Тут нелишне подчеркнуть, что в круг представлений древних иудеев, каковыми и являются Иов и его друзья, не входят еще понятия о загробном воздаянии за праведную или неправедную жизнь и вообще представление о бессмертии души⁰⁰⁵. Человек прах и в прах вернется. Речь идет о той жизни, которая есть на земле от рождения до смерти. В таком контексте оптимистические утверждения друзей Иова выглядят особенно нелепо и просто-таки лживо. Какой-то розовый, близорукий идеализм, близкий к идиотизму.

БЛОК VI

     

И вот Бог отчитывает и осуждает тех, кто фактически хотел его оправдать, и хвалит и награждает Иова, который хоть и сетовал на него, но сказал то, что Бог одобряет и считает истиной. Бог выше добра и зла. Бог сотворил все и сотворил так, как хотел, и потому может посылать своим созданиям добро и зло без какой либо системы, а по одному только своему божественному произволу. Вот вывод автора «Книги Иова».     

Что ж, вывод правильный. И гораздо более глубокий, чем прекраснодушные умствования мудрецов, пытающихся приписать Богу, да еще вопреки очевидности, человеческие представления о справедливости. Правда, вывод такой никак не может претендовать на роль теодицеи. Фактически в «Книге Иова» утверждается, что Бог «по ту сторону добра и зла» с намеком на то, что так и должно быть, поскольку и сам Бог, собственно, по ту сторону от созданного им бытия.     

Вся иудейская религия (и имеющее те же основы христианство) построена на противопоставлении Бога и человека, Творца и твари. Бог — начало всего, всего явного и неявного. Человек же — земля, прах, да к тому же еще и прах согрешивший. Ведь Бог создал человека «для славы своей», но славы не вышло. И не вышло по вине человека, совершившего первородный грех и изгнанного за это из рая. Благодаря этой парадигме западное мышление гораздо более дуалистично, чем восточное. Для иудея, христианина дуализм представление вполне органичное.     

В этом свете любовь к Богу выглядит как заискивание его милости. Странно, нелепо даже, говорить об искренности и непосредственности такой любви к Богу. Религиозные восторги, как не верти, имеют под собой низкую подоплеку, — страх перед неведомым и опасения за свой живот. Я читал как-то восторженные изъявления совсем небывалой любви к Богу у какого-то христианского подвижника, который договорился до того в своем низкопоклонническом усердии, что утверждал, что во имя любви к Богу, готов попасть в ад и вечно там терпеть адские муки. Я не думаю, что я больший циник, чем все прочие люди, но утверждать такое может только тот, кто не вполне понимает, что говорит, или тот, кто не вполне нормален, что в отношении крайне религиозно экзальтированного фанатика достаточно вероятно. Интересно, как бы себя могла чувствовать такая непомерная любовь, если бы ей предложили испытание в виде отправления всех людей в ад на вечные муки. И чем бы тогда такая любовь отличалась от любви к дьяволу или просто злу? Достоевский слезинки ребенка не мог Богу простить, а такая любовь к Богу подразумевает прощение, не вменение в вину ему, любого изуверства, любой самой изощренной пытки и в отношении кого угодно.     

Следствием такой философии не может не быть признание чрезвычайной хрупкости, ограниченности, конечности человека и его жизни, и в конечном итоге полной, абсолютной, зависимости их от бесконечно могущественного Бога. Можно угождать Богу, можно просить его, молить, просто надеяться на его милость, вот, пожалуй, и все. Если Богу ты будешь угоден, если угодишь ему (молитвами, жертвоприношениями, строгим соблюдением обрядов, предписанных Богом), Бог даст тебе жизнь благополучную, хорошую. Или не даст. Тут, уж, его воля. После же жизни — смерть. Прах к праху, а дух к Богу. Дух это не душа, не индивидуальность, это есть то живящее, что было Богом вдунуто при творении в человека, а после смерти возвращается к Нему обратно.

НЕМНОГО О ВЕДАНТЕ

     

Доктрина, на которой базируется «Книга Иова», а шире иудаизм и христианство, противоположна доктрине ведической. Веды не антропоморфизируют Бога. Антропоморфными являются только Аватары. Вишну, Шива, Брахма. — Великая индуистская троица (тримурти) не является первоначальным Богом, как Троица христианская. Первоначальный Бог Веданты Ниргуна-брахман (Брахман, не имеющий определений). В позднем, изощренном, «эзотерическом» христианстве есть представление о Боге примерно совпадающее с Ниргуна-брахманом Веданты, это Бог апофатической теологии, в которой утверждается, что Богу невозможно дать положительного определения, а следует определять его отрицательно, утверждая только то, чем он точно не является. Есть, правда, и существенное различие. Апофатическая теология, при всей строгости в своем подходе к определениям Бога, является все-таки следствием изначального дуализма иудейского понимания мира, дуализма твари и творца. Бог, таким образом, определяется отрицательно относительно тварного мира, в котором и находимся все мы, и в том числе и тот, кто толкует о свойствах Бога. В Веданте же сходной позиции придерживается только одно из направлений — двайта-веданта Мадхвы (дуалистическая веданта). Знаменитая же адвайта-веданта (абсолютный монизм, буквально, не дуализм), в принципе не отделяет творение от творца. «Творение» признается иллюзией — майей — не имеющей реального существования, а представляющей собой что-то вроде сновидения абсолютного субъекта — Ниргуна-брахмана. Поэтому каждый частный субъект в веданте, хоть и представляет собой ограниченную индивидуальность, в то же время в сущности своей является Брахманом. В упанишадах это положение выражено постулатом Атман есть Брахман, где Атман то всеобщее в индивидууме, что вообще и само по себе — Брахман.     

Только такая концепция дает возможность говорить о спасении и освобождении, как результате только личного усилия и подразумевать под ними слияние с Брахманом в единую сущность.

ДОГМА И НЕПОСРЕДСТВЕННЫЙ ОПЫТ

     

Теперь мне хочется посмотреть, какие основания есть у двух упомянутых направлений религиозной мысли для своих достаточно категоричных утверждений.      

В иудаизме это Библия, священное предание. Иудей не может ему не верить, потому что оно неоднократно подтверждено чудесами, знамениями, пророчествами и самим Моисеем, получившим лично от Бога скрижали завета, и написавшим первые пять книг Библии. Иудей верит всему этому, и потому живет так, как предписал, строго говоря, Моисей. Христиане, конечно, сильно видоизменили первоначальную иудейскую доктрину⁰⁰⁶. Но введение в иудейские основы учения об искупительной миссии Христа, никаких изменений в сами представления о Боге не внесло, основа христианства осталась дуалистической. Я не хочу здесь вдаваться в тонкости не нужные для моих целей, подчеркну только, что при всем внешнем отличии христианства от иудаизма, это учение о твари и творце, и все упование на благодать и спасение в нем перекладывается полностью на Бога, при посильном, в некоторых вариантах учения⁰⁰⁷, соучастии человека.     

Да, в христианстве есть исихазм, умное думание и тому подобны изыски, которые вполне справедливо причисляют себя к христианству эзотерическому. По моему мнению, для ортодоксального христианства все это совершенно излишне, по сути, избыточно, а в чем-то и кощунственно. Бог был распят на кресте, Бог отдал свою жизнь во искупление первородного греха и, тем самым, человек уже спасен. От него не требуется совершения никаких особых манипуляций со своим сознанием и разумом, никаких психотехнических тренировок. От него требуется соблюдение заповедей, предписываемых церковью и Писанием, посильная праведная жизнь и вера в то, что он спасен Христом по воле Бога.     

В Веданте же ее основы получены как раз таки, в немалой степени благодаря изощренным психотехникам. Не имеет большого смысла анализировать, почему так получилось в историческом плане. Причины могут быть, какие угодно. Собственно, если припомнить, Моисей был воспитан египетскими жрецами и без сомнения имел представление о египетской магии, умевшей открывать человеку непосредственно его тайную божественную суть. С другой стороны, в Индии, в Ведах имеется безупречно дуалистическая система, древнейшая и уважаемая санкхья — прародительница йоги. В санкхье нет Бога, в санкхье нет творца, в санкхье есть Пуруша (дух) и Пракрити (материя)⁰⁰⁸. Пуруша ошибочно принимает за себя свое отражение в мертвой бездушной материи, откуда страдания, несовершенство, суетность жизни. Специальными тренировками, диетой, образом жизни, можно сделать материю безупречно спокойной, а соответственно успокоить и все психические функции, которые имеют вполне материальное происхождение, и потому перестать быть беспокойной материей, а стать вечным Пурушей. Теория эта имеет множество неотвеченных вопросов и нелепиц, но именно она подвигла неисчислимые полчища людей к поразительным и изошреннейшим подвигам экспериментирования над своими душой и телом, в попытке достичь самадхи (блаженное и предпочтительное перед всеми другими состояние неразличения познающего, познаваемого и процесса познания) и стать Пурушей. Именно Раджа-йога открывает человеку суть того, чем он поистине является, открывает ему великую истину равнозначности его Атмана Вечному Брахману. И ведь такое понимание заложено уже и в санкхье, в которой любой йог старается перестать быть человеком, а стремится стать тем, кем он является поистине — Пурушей. Пуруша на санскрите означает человек. Но это не просто человек, это не любой человек, это первочеловек, исходный, извечный, изначальный, всеобъемлющий человек. В неоплатонизме, гностицизме есть сходное понятие. Это Адам Кадмон⁰⁰⁹. Первый человек, сотворенный Демиургом, в котором, в потенции, находятся все люди, которым когда-либо суждено будет родиться, и который, как таковой, представляет их всех.     

Учение же древних Иудеев, перекладывающее весь онтологический груз на мощные плечи Бога, а человеку оставляющее только покорность и довольство своей маленькой, исчезающее маленькой, судьбой, мушиной долькой, исключает и саму возможность поиска какой бы то ни было реальной этому альтернативы. «Книга Иова» декларация этой идеи. Тем не менее, Книга Иова» — великая книга. Надо отдать ей должное, это книга честная.     

У меня осталось впечатление, что книга эта, в том виде, что мы имеем, собрана как бы из фрагментов, даже и не всегда достаточно ловко подогнанных друг к другу. Возможно, в первоначальном варианте она была более откровенна и жестка. Мне представилось, что некоторые из слов Иова, вполне вероятно, попали к нему из речей его оппонентов и наоборот. Есть совершенно неоправданные повторы, противоречия, неизвестно куда исчезнувший Элиу и т. п. Речи друзей построены слишком абстрактно, это — проповеди, построенные с расчетом на определенным образом настроенную аудиторию, а не слова увещевания и порицания, долженствующие иметь конкретный адрес и смысл.     

При всем при том, для содержания книги это несущественно. В конце концов, введенный в транс ее бурным многословием и цветистостью слога, не особенно и следишь, кто именно говорит и что. Случается и Иову противоречить самому себе. В конечном же итоге идея автора торжествует и потому не очень-то важно, что там говорилась до этого.     

Мудрецы-друзья отстаивают тривиальное понятие о Боге, почти примитивное. Добродетель и набожность автоматически обеспечивают процветание и расположение Бога. Поскольку это положение очевидно расходится с реальным состоянием дел в мире, ими дается то объяснение, что видимо все-таки какая-то вина есть у любого пострадавшего (подкрепление идеи о первородном грехе), а праведник неизбежно будет вознагражден. Но мы-то знаем, что Иов ни в чем не виноват, совершенно праведен. И сыны его невиновны. Чтобы в этом не было сомнений, автор в первых же почти строках сообщает нам, что если и была на них какая вина (богохульство), то Иов уже принес жертвоприношение и тем ее искупил. В своих ответных речах Иов говорит, зачастую, почти то же самое, что и его оппоненты, но, и это главное, у него нет утверждений о справедливости и заслуженности страданий. Скорее он постоянно подчеркивает их незаслуженность, произвольность. И в то же время он подчеркивает, что, хоть это и ужасно, но такова очевидно воля Бога, а, значит, она непредсказуема и воистину произвольна. В дальнейшем Сам Бог подтверждает правоту такого взгляда. Он не говорит это прямо, но речи его на удивление похожи на речи Иова, и совершенно в них отсутствует мотив справедливости или предпочтения добра злу.

О БЛОКЕ V (с некоторым запозданием)

     

В теле «Книги Иова» есть странный персонаж. Это Элиу. В начале книги говорится, что к Иову пришло три друга, и эти друзья перечисляются по именам, Элиу среди них нет. Они рыдали, глядя на Иова и не узнавая его (так он изменился от горя), кидали в небо пепел и посыпали им головы, сидели молча возле него семь дней. Потом они слушали Иова, возмущались его словами, возражали ему примерно одинаковым образом и в одинаковых выражениях, выслушивали его возражения на их возражения и, в конце концов, не имея, что возразить Иову дальше, замолкли. И тут откуда-то появился Элиу. О нем говорится, что он был молод, и хотя был не согласен ни с Иовом, ни с его пожилыми друзьями, молчал, уважая их возраст. Теперь же он начал очень взволнованную, страстную обличительную речь, претендующую на какое-то новое откровение. Треть речи, собственно, состоит из уверений, что слушающие сейчас услышат, что-то невиданное. Однако гора родила мышь. Во-первых, он повторил всё те же благоглупости⁰¹⁰, что уже были в речах его предшественников, о безупречной справедливости Бога, во-вторых, высказал идею, видимо совсем свежую тогда, но за прошедшие века изрядно износившуюся и поднавязшую в зубах. Идею о том, что страдания вполне возможно даются человеку Богом для того, чтобы его улучшить и испытать. Это одна из наиболее популярных в наше время теодицей. У кого я ее только не встречал, а она была высказана еще Элиу в «Книге Иова». И, тем не менее, идея эта не более чем софистическая уловка. Надо ли говорить, что всемогущему и запредельному божеству незачем никого ни испытывать, ни воспитывать. Оно бы могло с легкостью, как говорит Шлёнский, понаделать и более совершенных, и более понятливых козявок из белковой материи. (Мнение Шлёнского о христианстве (крайне негативное) можно узнать из моей статьи «ЗАЧЕМ БОГ СОТВОРИЛ ЗЛО, И НЕ ЛУЧШЕ ЛИ ЕМУ БЫЛО ЭТОГО НЕ ДЕЛАТЬ?». Эта ссылка открывается на цитате Шленского и в новом окне.)     

Боюсь, что сумбурная речь Элиу тоже не пришлась бы по вкусу Суровому Божеству, вмешавшемуся, наконец, в затянувшийся этико-теологический спор. Но, скорее всего потому, что речь Элиу более поздняя вставка, как полагают многие эксперты, Бог не сказал о нем ни слова, и осуждению и наказанию по команде Яхве подверглась только первоначальная троица мудрецов, а Элиу как возник неизвестно откуда, так же, не попрощавшись, исчез неизвестно куда.     

Итак. Бог явился и внес в ни к чему не приведшие прения приятную однозначность. Хотя по речам Бога и видно, что они написаны тем же автором, что и предыдущие речения, но в них звучит какая-то новая монументальность. Видно, что автор очень основательно подготовил конец, являющий нам апофеоз задушевнейших его идей. Бог не говорит прямо, конечно, что Я де выше добра и зла, а потому нечего вам тут и спорить. Он в могучих образах и с уже привычным многословием и цветистостью обрисовывает свое могущество и мощь, не очень явно, но, достаточно понятно намекая Иову, что говорить-то, собственно, не о чем. Посмотри, Кто Я, и кто ты. Это впечатляющая речь. И вероятно Иов вполне искренне сказал:

«Теперь знаю: Ты можешь все,
и невозможно противиться Тебе!
..........................................................
сего ради отступаюсь
и раскаиваюсь во прахе и пепле!»

     

«Книга Иова» апофеоз специфического вида дуализма. Дуализма твари и Творца. Великолепная апология дуалистического понимания мира, как вечного и несокрушимого твари и Творца противостояния. Мне видится в русле такой парадигмы совершенно последовательным представление об отсутствии для индивидуума, какого бы то ни было посмертного существования (Какое посмертие может быть у белковых козявок?). Воля и планы Творца непостижимы, и раз он создал людей и создал их такими, какие они есть, то следует принять это как факт. В конце концов, любая жизнь более-менее сносна, а если и несносна, то можно утешаться ее непродолжительностью. Утешаться как той надписью на кольце царя Соломона, на которую следовало смотреть или в очень счастливые минуты жизни, или в очень плохие, надписью гласящей: «И это пройдет».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. СОВРЕМЕННЫЙ МИСТИЦИЗМ

     

Ортодоксальное христианство в современном мире проиграло философскую битву. Оно, так сказать перешло во вторую лигу. Это совсем не внешняя его вина. Сторонники христианства совершенно справедливо подчеркивают, что злоупотребления церковных чиновников, иерархов даже, нельзя вменять в вину всей церкви (собранию верующих, по сути). А уж идеологии тем паче.      

Распространение на западе восточных религий, философий, не есть происки дьявола, как нас пытаются уверить апологеты ортодоксального христианства, а именно очевидная для непредвзятого человека мудрость и глубина восточного мудрствования. Одним из самых убедительных внешних доводов в пользу восточной мудрости является ее веротерпимость, относительность, способность подвергать исследованию и сомнению собственные каноны и святыни. И на востоке мудрецы встречаются не на каждом шагу, но там им не приходится преодолевать догматических трудностей. Главное же то, что для осознания себя единым с Богом (Брахманом) в монистической философии действительно есть основания.     

Надо признать, что, как экзотерика, восточные религии имеют перед христианством мало преимуществ. Собственно, не имеют никаких. Каждая традиция хороша на своем месте, в свое время и для соответствующего общественного устройства. Но подоплека у иудео-христианства и буддизма, и индуизма разнятся в принципе. Сколько угодно можно рассуждать об интимности христианства, о присутствии в нем «Бога живого», и невозможности такого понимания у буддиста, скажем.      

Буддисту не нужно этого, потому что весь мир это он сам и есть, а если буддист признает наличие Бога, то и Бог этот тоже он. Здесь же декларативность выдает сама себя. Хочется интимности, хочется, ох, как хочется, Бога Живого, хочется какой-то необыкновенной, невообразимой веры⁰¹¹, потому что в основе-то парадигмы, хоть и в скрытом виде и всячески зашифровано, но лежит неустранимый порок — есть Творец, а есть тварь (и любить твари Творца, в сущности-то, не за что, разве что из холопства (или по глупости — «за бытие»)). И отношения их по необходимости должны быть отношением бесконечности к нулю. Какая уж тут интимность? Вот и приходится ее (как и благодать, приобретаемую верой) изобретать и присочинять.      

Дуализм — учение безотрадное. Мир нам являет восхитительное равнодушие к бедствиям и страданиям живых тварей. В древние наивные времена можно было поверить, что это происходит потому, что Бог рассердился на первых людей и решил наказать их таким миром и такой жизнью. Сейчас же те, кто уверены, что верят в это, делают это только по инерции или в угоду догматизму, заменяющему многим людям способность к самостоятельному здравому мышлению. Сейчас уже нет таких наивных людей, чтобы они могли искренне верить, что Бог может быть похож на злого, мстительного и недалекого человека. Именно это чувство, вполне возможно действовало в Ницше, когда он писал в «Так говорил Заратустра»: «Говорил мне дьявол, и у Бога есть свой ад. Это его любовь к людям. Из-за сострадания к людям умер Бог». Что иного можно увидеть в этих словах, кроме утверждения, что любовь и сострадание уничтожают возможность актуального бытия Божия, а стало быть, и веру в него. Нет этого бытия. Умер Бог.     

Но я отрицаю истинность такого дуализма не из-за его безотрадности. Это не может быть доводом против него. Если истина безотрадна, это не может быть поводом для того, чтобы приветствовать ложь. Нет, доводом против него выступает мистическая практика, мистический опыт, в которых восток преуспел настолько же больше запада, насколько запад преуспел в строительстве небоскребов по сравнению с каким-нибудь племенем бушменов, благополучно без них обходящихся в своих джунглях. Я ничего не преувеличиваю. Дело не в количественных показателях, а в принципиальной установке. В Библии, а вследствие этого и исторически на западе — это дуализм. В иудейско-христианской традиции встречаются гениальные прозрения, гениальные мистики (Экхарт, Бёме, Ангелиус Силезий, Хуан де Ла Крус и другие), но погоды они не делают, да и, надо признаться, заигрывая с царствующей идеологией, сами бывают, сплошь и рядом, непоследовательны.     

Вообще представление о бесконечном, всемогущем и мудрейшем, благом Боге, непонятно зачем и почему сотворяющем наш странный мир, а в нем неисчислимое сонмище страдальцев, очевидно ни для него и ни для чего не могущих иметь никакой ценности и смысла, воистину странно. Ну, а с другой стороны, почему бы такое и не предположить? Если нет никакой основы, подойдет любая. Воззрение такое для своей законченности, как непременный элемент, должно включать в себя неисповедимость путей Божьих, нелогичность, несообразность, абсурдность божества. Это вера от отчаяния.     

В экзотерике, в общечеловеческой практике, это собственно нормальный и законный элемент общепризнанных представлений. Вполне законный архетип. Поскольку я не считаю, что жизнь людей можно улучшить, изменив их идеологию, то я и не скорблю об этом. «Весь человек есть ложь», — сказал Апостол. Так, да не так. Ложь, но не весь. Как в обществе среди посредственностей есть исключение — гений, так и в душе, порабощенной суетой и злом, есть место для истины. Мир может продолжать заблуждаться сколько угодно, и только те, кто выстрадал право на истину, перестают заблуждаться. Хорошо как-то сказал Иисус: «Следует познать истину, и истина сделает нас свободными».     

---

     

Книга Иова, входящая в библейский канон, столь же знаменита, как и книга Экклезиаста, Притчи царя Соломона, Моисеево Пятикнижие или книга пророка Исаии.     

Несть числа толкованиям и трактовкам этой книги. От трактовок этой книги, как произведения прославляющего мудрость и доброту Бога, до приписывания ей пророчества о необходимости и неизбежности осуществления искупительной миссии Христа. Я упомянул два эти полюса как наиболее, на мой взгляд, нелепые⁰¹².     

Бог книги Иова совсем не добр. Вообще очевидный смысл книги Иова как раз в том и заключается, что именно Бог есть окончательный принципал в мире, как добра, так и зла. И более утонченный тот, что постичь намерения Бога, Его планы и предпочтения невозможно.     

Книга эта освящена древностью и писалась, видимо для культурных и изощренных в искусстве мышления людей своего времени. Потому-то она и входит так беспрепятственно в канон. Если бы она была создана сейчас, я полагаю, ее не только не включили в канон, но и сочли бы изрядно богохульной, потому что прямой ее смысл совершенно противен современным благостным богословствованиям.     

Прямой смысл этой Книги ужасен. По современным понятиям в нем можно увидеть даже, весьма изощренную форму богохульства. Не богохульство разве сказать, Бог зол, зол по своей прихоти, и человеку надеяться не на что, кроме совершенно непредсказуемого, иррационального, непостижимого произвола Божьего. Именно таков смысл книги и таков смысл речей Иова, подтвержденный в конце книги самим Богом с вручением Иову заслуженной награды. Умники же, друзья и оппоненты Иова, пытавшиеся объяснить и оправдать Бога в духе современных (и даже почти евангельских) представлений, Богом в Книге Иова осуждены и наказаны. Благо, хоть не очень сурово.     

Я считаю Книгу Иова книгой честной. Мир нам являет царство безбожия или царство такого Бога, которому страдания и несчастья созданных Им тварей глубоко безразличны. О том же и книга Иова.     

Дуализм твари и творца представляет человека ничтожной козявкой к тому же еще и греховной, полностью находящейся во власти непредсказуемого Бога. Кто читал меня знает, как я ненавижу эту клевету и на человека, и на Бога. Я противопоставляю парадигму христианско-иудейскую ведантистской, восточной. Человек не ничтожная тварь, а Атман, который есть Брахман, т. е. по сути, ВСЁ, начало и конец всех вещей. И судьба его не изничтожиться в пыль, не попасть в ад, а покинуть свое несчастное, относительное и условное состояние и стать Брахманом теперь уже воистину.     

---

ПРИМЕЧАНИЯ

     

⁰⁰¹  Термин введен Лейбницем и означает теорию, оправдывающую Бога от обвинения в сотворении и поддержании зла.      

⁰⁰²

«Человек ли пред Богом прав,
перед Творцом своим чист ли муж?
Вот, не верит Он и Слугам Своим,
и в Ангелах обличает порок.
Что сказать о тех, чей дом
из глины и стоит на пыли?
Их раздавят, как моль,
к вечеру их рассекут,
они сгинут — не приметит никто.
Исторгается у шатра их вервь,
и не в мудрости умирают они».
(Глава 4)

     

⁰⁰³  Такие же прекраснодушные речи ведет и Цофар из Наамы:

«Если ты управишь сердце твое
и к Нему прострешь руки твои, —
удалишь скверну с руки твоей,
из шатра твоего прогонишь порок,
тогда вознесешь беспорочно лицо твое,
не убоишься и будешь тверд.
Так, ты позабудешь скорбь свою;
она будет для тебя, как вода, что ушла.
Светлее полудня воссияет жизнь,
и утренним светом озарится мрак.
Будешь спокоен и надеждой богат;
ты огражден отовсюду, чтоб в мире спать;
возляжешь, и грозящего тебе нет,
и многие будут угождать тебе!

Между тем истают очи злых,
и убежище их падет,
и надежда их — смертный вздох».

     

⁰⁰⁴ Только слухом я слышал о Тебе; ныне же глаза мои видят Тебя. —
Я сознательно не обращаю внимания на подчеркивание Иовом разницы в его отношении к Богу тогда, когда он только слышал о Нем, и тогда, когда он видит его воочию. Слова эти можно понять аллегорически, как разницу между мистическим глубоким постижением Божества и поверхностным, дискурсивным, произведенным только на уровне говорения и слушания. Вся иудейская парадигма того времени чужда такому современному пониманию взаимоотношений человека и Бога. Книга же Иова прямо направлена к тому, чтобы подчеркнуть бесконечную дистанцию между человеком с его проблемами и непостижимым Богом. Поэтому я считаю эти слова Иова или случайно вызывающими такое понимание, или посторонним влиянием других парадигм (которое, безусловно, присутствует в произведении), или поздней коварной вставкой какого-нибудь эзотерика (последнее маловероятно, но мне хотелось бы так думать).      

⁰⁰⁵  В "Книге Иова" есть одно довольно странное место. Иов задумывается о возможности продолжения жизни после смерти. Это явно чуждое влияние, и место это видимо, призвано было показать крайнюю неортодоксальность Иова и его предельное отчаяние.

Да, для дерева надежда есть,
что оно, и срубленное, оживет
и побеги станет пускать вновь;
пусть одряхлел в земле корень его
и обрубок ствола омертвел в пыли —
чуть дохнет влагой, зеленеет оно,
как саженец, выгоняет ветвь в рост.
А человек умирает — и его нет;
отходит — и где его искать?
Если воды в озере пропадут,
иссякнет и высохнет ручей;
так человек — ложится, и не встанет вновь,
не проснется до скончания небес,
не воспрянет от своего сна.

О, пусть бы Ты в преисподней сокрыл меня
и прятал, покуда не пройдет твой гнев,
на время — а потом вспомнил меня!
Но будет ли по смерти жив человек?

     

Что ж это за преисподняя, которую упоминает Иов?      

Наличие, может вполне смутных представлений, о личном бессмертии можно обнаружить и в том знаменательном факте, что при всем ужасе своего положения, Иов даже отказывается рассматривать идею самоубийства. И действительно, что стоит Богу воскресить (даже при всеобщем отсутствии посмертного существования) беглеца и нечестивца и подвергнуть его какому-нибудь ужасному наказанию.      

⁰⁰⁶ Совершенно последовательно видеть в христианстве, возникшую в недрах иудаизма ересь, неожиданно получившую широкое распространение и признание. Ортодоксальный иудаизм все еще ждет своего мессию, тогда как христиане веруют, что он уже приходил и, соответственно, ждут уже второго его пришествия.
     

⁰⁰⁷  В христианстве существует учение об отсутствии у человека свободы воли. Знаменитый спор между Эразмом Ротердамским и Лютером шел именно на эту тему. Лютер был категорическим сторонником этой идеи, но отнюдь не ее автором. При отсутствии свободы воли (признании субъективного ощущения свободы волевых импульсов, собственно, иллюзией) спасение человека полностью может находиться только в руке Божьей и не зависит от деяний человека, которые, строго говоря, предопределены богом изначала. Лютер считал, что именно гарантии Бога делают спасение возможным, в то время как никакие личные усилия, в виду их несовершенства, ни к какому спасению никогда бы не привели.      

«Что касается меня, то признаюсь: если бы это и было возможно, я не хотел бы обладать свободной волей или иметь в своей власти нечто, при помощи чего я мог бы стремиться к спасению. И не только по той причине, что я не сумел бы удержаться и устоять перед всеми препонами и опасностями, перед всеми одолевающими меня бесами — а ведь один бес могущественнее всех людей, и ни один человек не спасется, — но по той причине, что если бы и не существовало никаких опасностей, никаких препон и никаких бесов, то все равно я вынужден был бы все время радеть о неверном и бить воздух (1 Кор., 9, 26.). Ведь если бы я даже и жил вечно, и трудился, моя совесть никогда не могла бы быть спокойна и уверена, что я сделал столько, сколько надо, чтобы было достаточно. Потому что после завершения каждого дела оставалась бы червоточина: нравится ли оно Богу, или же сверх этого Ему требуется что-то еще. Это подтверждает опыт всех наиправеднейших людей, да и сам я, к великому своему несчастью, за много лет достаточно хорошо этому выучился.      

Но теперь, когда Бог, изъяв мое спасение из моей воли, взял его на Себя и пообещал меня спасти независимо от моего попечения об этом или моего старания по своей благодати и милосердию, я спокоен и уверен, потому что Он верный и не обманет меня. Он столь могуществен и велик, что никакие бесы, никакие препоны не сломят Его и не смогут похитить меня из руки Его. "Никто, — говорит, — не похитит их из руки Моей, оттого что Отец, Который дал Мне их, больше всех" (Ин., 10, 28 сл.). Выходит так, что если не все, то некоторые — и многие — спасутся; тогда как при помощи свободной воли вовсе никто не уцелеет, сгинем все до одного. Тут уж мы уверены и твердо знаем, что мы нравимся Богу не из-за того, что заслужили этого своим делом, а по благоволению Его милосердия, обещанного нам. Если мы сделаем мало или же плохо, то Он не взыщет с нас, а по-отечески простит и направит. В этом и заключается слава всех святых перед Богом». [Мартин Лютер «О рабстве воли». Из книги Эразм Ротердамский «Философские произведения». 1986, Стр. 540.]      

⁰⁰⁸ Строго говоря, именно санкхью можно называть дуалистической системой в собственном смысле. Именно она постулирует два абсолютных и независимых друг от друга начала. Христианство и иудаизм системы сами по себе недуалистические, это монизм, в качестве такового постулирующий Бога, как единое первоначало. Дуализм в них проявляется только в виде дуализма твари и творца. Человек в них видит себя тварью, т. е. тем, что сотворено посторонней для него, непостижимой в принципе и неизмеримо превосходящей его силой. Отчасти именно из этой позиции исходят европейские нигилизм и агностицизм. Мы можем постичь только то и столько, что и сколько будет угодно Богу. Не будет угодно, ничего не постигнем.
Любой монизм сталкивается с проблемой объяснения того факта, что единое стало многим. И христианство, и иудаизм дают только строго догматический ответ, то есть фактически не дают никакого.
     

⁰⁰⁹ Вот интересное место из неоплатоника Иоанэ Петрици. Даю без комментария:

ГЛАВА 211
[НЕРАЗУМНОСТЬ ЧАСТИЧНОЙ ДУШИ]

     

«Всякая частичная душа, нисходя в становление, нисходит вся целиком».      

Это воззрение говорит, что если бы душа была всеобщей и высшей, то вечно бы познавала и не низвергалась бы по неразумности, а имела бы разумные глаза и пребывала бы в вечном блаженстве рая, т. е. в украшении разумных родов. Ибо там вечная душа созерцает роды и разумные солнца. Но когда что-либо нисходит оттуда, смешивается с идолами и из-за неразумия лишается способности созерцать высшие божественные роды и насладиться соприкосновением и слиянием с разумным и сверхразумным, то тогда нужно спросить его: где ты находишься, Адам. т. е. как отделила тебя неразумность от твоего бога и отца? (Иоанэ Петрици "Рассмотрение платоновской философии и Прокла Диадоха". Москва — 1984)      

⁰¹⁰ 

Бог говорит один раз
и во второй раз, коль не вняли Ему:

во сне, в виденьях ночных,
когда падет на человека забытье,
дремота на ложе усыпит, —

вот тогда Он отверзает мужам слух,
внушенье Свое напечатляет им,
чтоб человека от замысла его отвратить
и отвеять от мужа гордыню его,
чтобы от бездны душу его отвести
и жизнь его — от острия меча.

     

То есть утверждается, что Бог настолько участлив в некоторых мужах, что является к ним во сне и дает им такие внушения, которые отвращают их от таких замыслов и такой гордыни, которые могли бы привести их в бездну (?) или на острие меча. По правде сказать, такие поступки скорее пристали бы какому-нибудь сердобольному ангелу, а не Богу. Вот оно извечное непонимание. Иудейский Бог не может делать выбор между плохим и хорошим, между добром и злом, потому что является безусловным началом (принципалом) и того и другого. С какой стати ему предостерегать от бездн, которые он сам любовно и заготовил. Если он спасет от острия меча, то кого тогда будет на это острие насаживать тот, у кого этот меч находится в руках. И не присутствует ли Бог равно и в том, кто погибает, и в том кто несет погибель. (См. Бхагавадгиту.)

Или муж болезнью на ложе вразумлен,
жестокою болью в своих костях;
жизни его опостылел хлеб,
и лакомая снедь омерзела душе;
его плоть тает, ее не видать,
и скрытая прежде торчит кость;
и приближается к могиле его душа
и к месту смерти — его жизнь.

Но если есть Ангел за него.
Ходатай, из тысячи один,
учащий человека правоте,
он сжалится над ним и скажет так:
«Избавь его, чтоб он не сошел в гроб;
я выкуп за него нашел!»

Тогда тело его юностью процветет
и молодость его вернется к нему;
он молится, и милует его Бог,
дает видеть ликующим Свое лицо,
и возвращает мужу его правоту.
Тот поет пред людьми и говорит так;
«Я погрешал и прямое кривил,
но Он не воздал мне по делам:
освободил от погибели душу мою,
и жизнь моя видит свет!»

Вот, все это делает Бог,
дважды и трижды с человеком творит,
чтоб вышла из тлена его душа
и во свете живых он воссиял.

     

⁰¹¹ Вот как интересно это стремление выражено у христианского мистика Хуана де Ла Круса: «Душа должна опустошиться [...], она должна всегда оставаться как бы обнаженной и погруженной во тьму, имея в вере единственную опору, единственного проводника, единственный светоч».
     

⁰¹² Вот какой забавный по своей витиеватости пассаж вычитал я в аннотации к пьесе «Книга Иова» автора Самиздата Шуляка С. И.: «Иов, конечно, только повод. Он — неразменный рубль мифологии, он — эталон праведности (столь недосягаемый, что временами на волосок от ереси). И он еще, кажется, был одним из первых, кому удавалось усадить в лужу Творца». Упоминанием возможности ереси я, признаться, был удивлен, а вот по поводу того, что Иову удалось «усадить в лужу Творца», я только руками развел. По-моему этого еще никому не удалось, скорее это Он нас.