Сурат
НОЧНАЯ ПАПОЧКА
Имею я право гульнуть после зарплаты или нет? Так я поставил вопрос, набирая номер агентства «Диоген». Текст объявления в газете не вызывал подозрений, но рисунок был понятен и дураку — голый Диоген, опираясь о свою бочку, левой рукой держит фонарь, а правой — задумчиво дрочит. То, что надо.
Приветливый женский голос на том конце провода деликатно осведомился о моих пристрастиях, которые, я не стыжусь этого, за пределы общепринятых стандартов не выходили — мне нужен был мужчина не моложе сорока лет, высшее образование и как минимум две публикации, только не гегельянец, последнее принципиально. Милая девушка спросила адрес и пообещала, что не успею я глазом моргнуть, как все будет чики-пуки. Я моргнул раз, два, но у меня не было иллюзий насчет того, в какой стране мы живём — ночную папочку мне доставили только через час.
Сутенер — это был кислый амбал с сутулым выражением лица — взял половину суммы вперед и сказал, чтобы остальное я отдал папочке через полчаса… Да, да, а вы думали, я миллионер? Увы, зарплата у меня маленькая, приходится в переносном смысле не доедать, чтобы в конце месяца хоть на полчасика выпустить пар.
Он вытер очки и, кивнув сутенеру на стандартную фразу: «Если будет буянить, я за дверью», представился:
— Абырвалг, Илья Соломонович, бывший аспирант МГУ, имею двенадцать публикаций, две за рубежом, специалист по эзотерическому марксизму, хотя в душе предпочитаю французских неоклассиков — Дерриду, Батая и прочее хулиганьё. С кем имею честь?
— Неизвестный, Аноним Псевдонимович, — злорадно пошутил я в отместку за «Абырвалга».
Честно скажу, меня эти профессиональные клички с детства раздражают. Вот я и проговорился, да, дорогой читатель, я этим стал баловаться намного раньше, чем паспорт получил, только не судите меня строго, я — продукт своей гнилой среды.
Абырвалг ничуть не обиделся, а только снял пиджак и сладко потянулся.
— Ну-с, любезнейший Аноним Псевдонимович, расскажите-ка теперь без утайки о своих самых сокровенных пристрастиях. Хайдеггер? Ницше? Или, может быть, радикальный солипсизм?
Я присвистнул.
— Только сразу вас предупреждаю, — Илья Соломонович попытался состроить угрожающую физиономию, — я без словаря философских терминов не работаю!
— У меня только обычный есть, Ожегова, — я сглотнул слюну.
— Это не словарь, а одно название, — нравоучительно поморщился Илья Соломонович, — с ним враз залететь можно. Впрочем, вы мне нравитесь. Поэтому я закрою глаза на мелкие неудобства. Итак, чем мы с вами сейчас займёмся?
— Вы знаете, — я стыдливо замялся, — вообще я планировал обсудить с вами одно место из Мамардашвили, но вы сказали, что и про солипсизм тоже можете…
— Оооооо! — игриво погрозил мне пальцем Абырвалг, — да вы, я гляжу, шалун. Ну, а скажите мне, что мы сейчас будем делать с солипсизмом — утверждать или отрицать.
— Что, — не поверил я, — можно и отрицать?!
— Со словарем Ожегова это будет трудновато, — вздохнул Илья Соломонович, — но мы попробуем.
— Вы знаете, — нервно признался я, — всегда мечтал опровергнуть солипсизм. В глубине души, конечно.
— Дискуссия только началась, а вы уже некорректны, — покачал головой Абырвалг. — Правильно говорить, что это я мечтал его опровергнуть в глубине души, и мое подсознание слепило для этой цели иллюзорного субъекта, Анонима Псевдонимовича, работа, правда, топорная — одно имя чего стоит.
— Вы намекаете, что я… Погодите, я же пошутил, ха-ха… Меня зовут Андрей Викторович, тьфу, что это я перед вами оправдываюсь. Нет, вы меня испугали, честное слово.
— Зря пугаетесь, — улыбнулся Соломон Ильич, — понимание того, что вы — лишь иллюзия в моей голове, наоборот, должно облегчать вам душу.
— Зря вы мне лапшу на уши вешаете, ночная папочка, — строго, но все еще держась за сердце возразил я. — Вы сами вовсе так не думаете, просто такая ваша работа.
— Работа?! — усмехнулся Ильич. — Вы серьезно не замечаете ничего странного, несуразного? Что это за работа такая — философская проституция?! Такое только человек с больным воображением мог придумать. То есть я.
— Ну, — неуверенно сказал я, — наш мир вообще абсурден, чего только не бывает. И вообще, солипсизм не предполагает наличие какого-то нормального мира за пределами иллюзорной реальности.
— Да что вы мне о солипсизме толкуете! — отмахнулся Главорыб. — Я говорю, что вы сейчас существуете лишь в силу того, что я о вас думаю! Я вас только что придумал для своего нового рассказа. Мне просто показалась забавной идея о том, что философия когда-нибудь сможет стать продажной, потому что настанет такое время, когда порядочные люди будут считать зазорным пачкать свои и чужие мозги метафизикой, диалектикой и другим говном, что в сумме представляет собой философия. А грязные извращенцы вроде вас будут вынуждены платить деньги за удовлетворение своей интеллектуальной похоти… Вот я лежу сейчас на диване и прокручиваю у себя в голове наш с вами разговор…
— Ах ты сука! — не выдержал я и замахнулся…
Ей богу, не знаю, как все могло так быстро случиться — ведь чтобы открыть дверь надо пару секунд, чтобы подбежать ко мне — еще секунда, ну и, в общем, у меня только искры из глаз посыпались.
— Вас же предупреждали, — потирая кулак, вздыхал амбал-сутенер, — рук с папочками не распускать, дискуссию вести вежливо, желательно со словарем философских терминов. Кстати, где словарь?
— У него только Ожегова, — злорадно сказал ебучий аспирант.
— Это плохо, — спокойно согласился амбал. — Давайте-ка я вам помогу встать, а вы мне отдадите вторую половину денег. И еще столько же за нанесенные мне увечья — кулак будет два дня болеть. А мне им работать.
— Ребята, — я еще раз попытался найти языком свои передние зубы там, где они только что были, — это же вся моя зарплата, что я есть буду целый месяц?
— Ты сначала зубы вставь, — нахально посоветовал Соломон, — а потом о еде думай.
— Не хами человеку, Соломоныч, у него депрессия, — попросил амбал и доцент сразу успокоился. — Зато в следующий раз вы будете вести себя благоразумнее.
— Слава богу, — сказал я, обретая, наконец, свое прежнее чувство юмора. — Что это был только разговор…
— Вы так ничего и не поняли, — покачал головой папочка. — Сейчас я встану с дивана, чтобы заварить себе чаю, и выкину вас из головы. И вы исчезните.
Краем глаза оценив расстояние от себя до амбала, я схватил словарь Ожегова и с криком: «Продажный абырвалг будет надо мной издеваться?!» — опять ничего не успел. Уже залепленный пластырем, железобетонный сутенерский кулачище на скорости 220 километров в час с пронзительным свистом врезался мне в точку между левым и правым глазом.
И я исчез.
|