А.С. Кончеев
О СВОБОДЕ ВОЛИ, СОЛИПСИЗМЕ И ОСВОБОЖДЕНИИ
посвящается Алине Мелиссе
Предположим, что свободной воли нет. Чтобы начать говорить о следствиях, следующих из такого предположения, надо разобраться в том, что же такое «свободная воля». (На данном этапе рассуждений я для простоты идеи Шопенгаэура, выраженные в его известной работе «О свободе воли», не рассматриваю. Рассуждаю самостоятельно.)
При совершении действий, мне не свойственно задумываться о том, по какому принуждению я их совершаю. Это, собственно, кажется само собой понятным. «Сам совершаю, без принуждения». Нельзя не согласиться ни с Буддой, ни с Шопенгауэром, что в основе моих поступков лежит желание. Самые простые желания — физиологические. Тело мое постоянно требует соблюдения определенных правил заботы о нем. Голод, холод, разнообразные болезненные ощущения требуют принимать меры по устранению всего неприятного или опасного для тела. При очень широко понимаемой свободе надо признать, что я, находясь в теле, очень несвободен, да, я просто раб тела, от которого я не могу сбежать.*
* Я даже не могу, собственно, убить тело, потому что не представляю, что может за этим последовать. Ведь, как за убийство другого человека положено наказание от людей, то вполне возможно, что существует некая вне или за человеческая инстанция, карающая убийство своего собственного тела. Жрецы всегда пользовались этим соображением, естественно приходящим в голову тому, кто хочет себя убить (если, конечно, он способен к размышлениям). Они могли выдумывать что угодно об этой инстанции, пользуясь страхом, невежеством и доверчивостью паствы. Этой сказкой достигалось сразу несколько целей: сохранялся полезный (или могущий быть полезным) член общества, наводилась дисциплина, укреплялась вера в Бога, обеспечивающая стабильность положения жрецов. Их даже и обвинить во лжи нельзя. Поскольку вопрос открыт, то любое утверждение, хоть за, хоть против, прямой ложью не будет.
Удовлетворяя нужды тела, я постоянно совершаю многочисленные выборы. Создается полное впечатление, что выборы эти вполне предопределены теми условиями, в которых я нахожусь, и каким я являюсь. Я не нахожусь в состоянии свободы, когда могу, скажем, взять из тарелки либо левый, либо правый пирожок. Я нахожусь в состоянии сознательного или бессознательного перебора и обдумывания представленных мне мотивов. Левый пирожок может быть больше, но я не очень голоден и возьму тот, что меньше, и наоборот. Буриданов осел не мог бы в реальной жизни умереть с голоду, потому что те две охапки сена, которые ему были представлены для выбора, не могли быть абсолютно одинаковы. И даже в таком случае появились бы обязательно некие незначительные флюктуации, которые бы непременно определили бы выбор. Скажем, легкое движение воздуха сделало бы более сильным запах с левой стороны. Или движение воздуха, любой звук заставили бы голодного осла повернуть голову в какую-нибудь сторону, что и определило бы его выбор. (Я представляю, как бедный осел от голода падает с ног прямо мордой на аппетитную охапку сена. Да, здравствует жизнь!) В житейских вопросах очень легко показать, что, хотя выбор и происходит, но он не имеет в себе произвольности, а, значит, определяется не свободой воли, а наличием того, что этой воле требуется. Побеждает всегда более сильный мотив, даже если он считается более привлекательным (сильным) ошибочно. Если я захочу проявить свободу воли конкретным образом в эксперименте, то и это мне не удастся.
Пример. Передо мной стоят два стакана с напитками. В одном стакане молоко, которое я очень люблю, а в другом кефир, который я люблю гораздо меньше. Я выбираю кефир, чтобы показать, что я свободен и могу предпочесть более слабый мотив мотиву более сильному. Но этот эксперимент требуемого (т. е. наличия свободного выбора) не доказывает. Я выбираю менее мной любимый напиток потому, что мотивом для его выбора будет уже не его вкус или моя любовь или нелюбовь к нему, а стремление повести эксперимент в предопределенном направлении. Таким образом, такой эксперимент показывает как раз то, что требовалось подвергнуть сомнению. — Действие всегда происходит по одобренному волей мотиву. В данном случае мотив был сложный. Он состоял из двух разных частей, первая, желание кефира (слабое), вторая, желание повлиять на ход эксперимента. Не будь у мотива второй части, был бы выбран стакан с молоком.
В таких простых случаях мотив прослеживается очень легко. Но, рассуждая о сложных случаях, нет никаких оснований предполагать, что действие или выбор направления действия не происходят в точности по такому же механизму, как в более простых случаях.
Пожалуй, я могу отнести к желаниям, подобным желаниям тела, желания, относящиеся к сфере общения, а так же интеллектуальной и творческой деятельности, тем или иным вкусовым предпочтениям.
В этой сфере механизм предопределенности действий мотивами, оценивающими и обдумывающими имеющуюся в наличии ситуацию, собственно, тоже не вызывает сомнений в своем существовании.
Итак. Всё в жизни предопределено. Но почему же тогда я считаю себя свободным, постоянно чувствую себя таким и даже чувствую в душе некий протест, когда слышу уверения, что любые события в этом мире фатально предопределены?
Попробую разобраться.
Если проследить цепь событий, происходящих в мире, в прошлое, то можно легко увидеть, что она уходит в бесконечность. Для моих рассуждений не требуется представлять общепризнанную современную физическую картину мира (Big Bang вовсе не предполагает, что до него ничего не было). Достаточно посмотреть на жизнь людей. Физическая жизнь людей имеет материальную преемственность. Животное или человек производит потомство, которое производит свое потомство и так далее. Поколения сменяют поколения, и каждое человеческое поколение с легкостью представляет себе, что жизнь любого поколения отличается от другого только в неких частностях. Когда же началась эта цепочка? Ответа нет. То есть, он не определен. Либо так было всегда, либо все возникло некогда в конкретный нулевой момент времени и продолжает существовать до текущего момента.
Теперь перейду к солипсизму. Нет никаких оснований думать, что материя не изоморфна. То есть, так думать никто не может запретить, но ежедневный и любой опыт показывает ее изоморфность. Часть находящегося в сознании представления о материи имеет дело с материей специфической, той, из которой сделано тело солипсиста. Как я уже сказал, нет оснований думать, что эта материя иная, чем в телах тех, кого солипсист только наблюдает. Она точно такая абсолютно во всем, кроме одного нюанса. Моя материя имеет для меня ощущения и чувства, которые я могу материальным образом проявлять (а могу не проявлять). Материя же, из которой состоят тела других людей, других живых существ, показывает в своих действиях те же проявления, что могу делать и я, но сам я никаких чувств, подобных тем, что испытываю непосредственно сам в себе, при этом не испытываю. Правда, есть другие чувства (сострадание, жалость, злоба, ненависть, стремление помочь или уничтожить, убить), но они ничего не говорят о действительном положении дел. И возникновение этих чувств можно объяснить столь же условно, как и наличие моих собственных чувств по поводу моих собственных переживаний и ощущений. Строго говоря, никак.
Думая о себе, вспоминая себя, я вижу, что с несомненностью есть то, что мне предлежит, и есть тот, кому предлежит это то. Как и в случае размышления над материальной цепочкой преемственности поколений я могу предположить, что я существую (Ребенок не знает, что он смертен, пока ему это не разъяснят взрослые, он уверен, что был всегда и будет всегда.) всегда, либо, что я возник в некий момент, что бы существовать сейчас и думать, что я существую всегда. (Тот факт, что я помню свою жизнь сравнительно недолгий срок не означает, что я не существовал и до того, как появились первые воспоминания, которые я знаю. Если бывает амнезия, фиксирующаяся медициной, то может быть и любая другая ее форма. Скажем, метафизическая.)
Есть ли у меня основания думать, что есть некая сила за мной, которая меня произвела и продолжает производить каждый следующий миг моего существования? Думать я так могу, но оснований для такой концепции, строго говоря, нет. То есть, тут опять дуализм. Оба предположения равно убедительны и равно недоказуемы.
Пребывание в медитации (или в любом трансперсональном переживании) может создать иллюзию того, что непосредственный субъект меня солипсиста сам по себе является неким объектом для субъекта более высокого порядка. Ну, на то она и медитация. На самом же деле, это переживание ничто иное как манипулирование, которое каким-то образом производится в недрах моего собственного познающего и осознающего сознания.
Есть глобальный факт. Я — сознание. А дальше начинаются размышления над содержимым сознания. Размышления, собственно, над миром, существующем в этом сознании. Отрицание онтологичности самосознания, самое большее может привести к дурной бесконечности, которую логично прервать на самом первом этапе, на этапе предположения некоего высшего сознания, стоящего над тем, которое столь непосредственно имеется в наличии.
Может показаться, что вышеприведенное рассуждение дает однозначный ответ на вопрос, а существует ли нечто, стоящее за моим существованием, или ничего такого нет? Не дает. Потому что неопределенность никуда не исчезает. Просто в целях уничтожения дурной бесконечности делается некий вполне произвольный и даже несколько догматический выбор в пользу придания онтологического статуса наличному сознанию.
И вот тут-то и вступает в действие свободная воля. Я делаю совершенно свободный выбор в своих рассуждениях. (Строго говоря, у меня нет безупречных оснований думать, что другие люди внутри себя точно такие, как я сам внутри себя. (Что мне от этих теоретических изысканий?) Витгенштейн, вообще, показал, что, уж, чего мы точно не знаем, так это именно того, что скрывается за поверхностью вещей. Он только почему-то называл и мир, и вещи, его составляющие, «мой язык», ну, пусть язык. Других (сознаний), строго говоря, нет, а о самом себе сказать нечего, потому что я сам не могу быть описан никаким языком. Язык описывает внешнее, а я не отношусь к внешнему, следовательно обо мне ничего сказать нельзя. Надо молчать. Что я и делаю.) Я утверждаю, что и я сам, и всё, о чем я думаю, что я воспринимаю, вообще, абсолютно всё, есть некое абсолютное единство, которое по какой-то абсолютно неведомой мне причине представляется мне не единым, а состоящим из частей. Частей нет. Они иллюзия. Но иллюзия есть. Она есть. Вот, она.
Можно сказать, что я захотел, хочу, чтобы не было ничего, кроме этого Единого. А можно сказать, что это единое захотело, чтобы я (как, якобы, отдельное существо) существовал и думал, что это я хочу, чтобы Единое существовало. Причина в желании. Чье это желание? Это желание того, кого оно только и может быть, потому что ничего другого, что могло бы не то что иметь желания, а вообще существовать, не существует. Ничего иного нет.
Есть Нечто Одно. Это и есть я. Я пожелал быть я. Ну, вот я им и являюсь. В этом-то и была моя абсолютная свобода. — Являться тем, чем я являюсь. Я стал собой.
Понравилось ли это мне? Будет ложью, если я скажу, что мне быть собой совсем не нравится. Но, когда я размышляю масштабно, когда я сижу, забыв обо всем, обо всем и хорошем, и плохом, я вижу, что для существования нет никаких причин, как, впрочем, и для отсутствия существования. А для существования в виде существа, которому по тем или иным обстоятельствам еще и бывает плохо, есть веские основания желать отсутствия такого существования. И этого я желаю. Но желаю не сильно, слабо, плохо, не по настоящему. Потому и продолжаю жить. Ну, а тут погода меняется, жизнь начинает казаться сносной, а страдания мира несуществующими. (А они и действительно не существуют, потому что я ведь не страдаю в данный момент, а страдания свойственны только мне, остальные страдальцы только миражи, которые изображают страдание тогда, когда я хочу, чтобы мне стало плохо от лицезрения страданий. Впрочем, они могут еще убедительнее изображать страдания, когда мне на все наплевать, но это частность.)
Вот, что такое жизнь. Вот, что такое бытие в проявленном мире. Мысли, желания, наслаждения, страдания, недовольство. Можно ли надеяться на спасение? Нет. Спасения нет. Или есть. Не знаю. (Теория Великого Делания ведь всего лишь мистическая гипотеза. И как ни силен во мне мистик, философ призывает меня, мыслителя, ему не доверять.)
Я знаю, что хотел бы быть растением. Растение не страдает. (Призраки иногда говорят мне, что растения страдают, но я знаю, что это ложь. Чтобы страдать надо думать, мыслить и иметь то, что способно страдать, а у растений ничего этого нет.) Ну, а раз я этого хочу, то значит скоро им и стану. А еще я хочу запомнить это мое желание и никогда его не менять на желание стать человеком или даже животным. Конец.
0 часов, 11 минут, 20 февраля 2015 года, г. Ростов-на-Дону.
|