А.С. КОНЧЕЕВ
МНЕНИЕ ШОПЕНГАУЭРА О ТЕОРЕТИЧЕСКОМ ЭГОИЗМЕ (СОЛИПСИЗМЕ) И О ЕГО ПРОТИВОСТОЯНИИ ЗАДАЧЕ ФИЛОСОФИИ
Теоретическим эгоизмом Шопенгауэр называл то, что сейчас принято называть солипсизмом. Термин Шопенгауэра строг, вполне определен, и поэтому нравится мне больше расплывчатого «солипсизм».
Человеку, знающему гелиоцентрическое устройство солнечной системы, может быть тяжко и даже отвратительно разъяснять невежде, что Земля вовсе не плоская, как блин, и не лежит на трех китах. Вряд ли это и вообще стоит делать.
Шопенгауэр писал свой труд все-таки для философов (таких как Декарт, Беркли, Локк, Спиноза, Кант), но он отлично понимал то, что неизбежно его труд будет встречен сплоченными рядами невежд, конформистов и просто приспособленцев от философии, ни в какой философии, собственно, не нуждающихся, и в глубине души искренне считающих, что в ней и вообще никто не нуждается.
Постоянно Шопенгауэр подчеркивает, что истинная философия начинается c совершенно несомненного постулата о взаимоотношении субъекта и объекта, постулата о том, что объект без субъекта существовать не может, как и наоборот. И при этом он вполне отдает себе отчет, что знание это, столь лично для него несомненное, вовсе не столь же несомненно даже и для вполне добросовестных исследователей, его современников. Поэтому основной труд Шопенгауэра «Мир как воля и представление» насколько блестящ, настолько же и предельно обстоятелен.
Здесь я хочу коснуться проблемы теоретического эгоизма в трактовке Шопенгауэра, а так же показать, что Шопенгауэр понимает под философским познанием в свете открывшегося ему откровения о сущности познания. По Шопенгауэру, чтобы заниматься философией, следует отказаться от учета тех соображений, которые и создают парадигму теоретического эгоизма.
Термин «откровение» вполне укладывается в парадигму философии Шопенгауэра, потому что по нему непосредственное созерцание представления и есть своего рода додискурсивное откровение, интуиция. Абстрактное же познание наступает позже и является уже истолкованием этой непосредственной интуиции.
Итак. Основой познания мира для субъекта является его тело и созерцание того, в чем это тело находится. Тело познается двояко. С одной стороны, оно есть объект среди других объектов и отличается от них (и принципиально) тем, что непосредственно отражает в сознании любое на себя воздействие, тогда как непосредственные воздействия на другие тела наблюдаются только в представлении. С другой, тело познается как непосредственное самоощущение, нечто исполненное потребностей и желаний. Это внутреннее самоопределение тела Шопенгауэр называет волей. Те же ощущения, но связанные с телом, как объектом во времени и пространстве, Шопенгауэр так же считает волей. Внутри себя человек — есть воля, во вне эта воля проявляется как тело. Любое действие тела есть волевой акт. После укуса комара воля в себе чувствует боль и хочет прекратить ее, удалить причину; рука выполняет эту волю, прогоняя или убивая комара. Движение руки есть непосредственное действие воли, наблюдаемое во времени и пространстве.
Изучение себя изнутри не дает никакого другого познания, кроме того, что я есть воля. Это самое непосредственное и несомненное познание. То, что мое тело тоже есть моя воля, причем та же самая, уже вызывает определенное сопротивление в сознании, потому что как объект тело познается не непосредственно, а в формах представления.
Но еще большая сложность ожидает исследователя при анализе того, что же такое мир и в нем другие живые существа. Здесь Шопенгауэр, собственно, вводит догмат. Но обосновывает он этот догмат, хоть и косвенными доказательствами, но настолько основательно, насколько это вообще можно сделать. (Отсылаю читателя к основному труду в двух томах и к «Воле в природе».) Догмат этот заключается в том, что и весь мир, и все существа в мире есть та же самая воля, которую любой наблюдатель может обнаружить непосредственно с самого первого момента наблюдения.
Итак, по Шопенгауэру механизм познания таков: сначала воспринимается в себе наблюдателем воля как таковая, она соотносится с непосредственно созерцаемым миром в представлении и в первую очередь с собственным телом, далее, представление человеком изучается и исследуется при помощи абстрактного познания (при помощи понятий) и как вывод получается знание того, что же такое мир есть. Поскольку люди в разной степени наделены способностью к созерцанию, здравому суждению и к восхождению к началу начал, постольку мнения о мире у разных людей могут быть самые удивительные. Я это сказал своими словами, но у Шопенгауэра немало места в его трудах уделено разбору именно этих свойств людей.
Описанный механизм познания, собственно, есть философский способ познания. А на пути у него стоит теоретический эгоизм. Теоретический эгоизм это запрет на тот прыжок, который Шопенгауэр в интересах познания и философии совершает, принимая свой догмат. Это прямое отрицание этого догмата.
Дальше я процитирую отрывок из § 19 первого тома «Мира как воля и представление», который прокомментирую, и из которого читатель сможет заключить, верно ли я изложил выше идеи Шопенгауэра, а потом перейду непосредственно к теоретическому эгоизму, о котором свое исчерпывающее мнение Шопенгауэр высказал в этом же параграфе.
АРТУР ШОПЕНГАУЭР
«Мир как воля и представление». Том первый.
§ 19
Если в первой книге мы, с внутренним сопротивлением, признали собственное тело, подобно всем остальным объектам этого наглядного мира, только представлением познающего субъекта, то теперь для нас стало ясно, что именно в сознании каждого отличает представление собственного тела от всех других представлений, с ним в остальном вполне сходных: это то, что тело появляется в сознании еще в совершенно ином, toto genere (всецело, полностью (лат.)) отличном виде, который обозначают словом воля; что именно это двоякое знание о собственном теле дает нам разгадку самого этого тела, его деятельности и движения по мотивам, а также его страдания от внешних воздействий, словом разгадку того, чем оно является не как представление, но кроме этого, что оно есть в себе; такой разгадки относительно существа, деятельности и страдания всех других реальных объектов непосредственно у нас нет.
|
Говоря о «разгадке» того, что тело есть, Шопенгауэр начинает подводить читателя к разгадке уже того, что есть другие люди, а в конечном итоге и сам мир, хотя непосредственного знания об этом у нас нет и быть не может.
Познающий субъект именно благодаря этому особому отношению к собственному телу, которое вне этого отношения для него только представление, подобно всем другим, есть индивид. Но отношение, в силу которого познающий субъект является индивидом, существует поэтому только между ним и единственным из всех его представлений; вот почему лишь это единственное он сознает не только как представление, но в то же время и совершенно иначе — как волю. |
То есть, другие есть такие же тела, как и я, а внутренняя их суть — воля, как и у меня, но я о себе это знаю непосредственно, другим же верю на слово и по внутренней интуитивной убежденности, непосредственно их не зная.
Но если отвлечься от этого особого отношения, от этого двоякого и совершенно разнородного познания одного и того же, то это одно, тело, является, конечно, представлением, подобно всем другим; поэтому, чтобы ориентироваться здесь, познающий индивид должен принять одно из двух: либо отличительная черта этого одного представления заключается лишь в том, что его, индивида, познание находится в таком двойном отношении только к этому представлению, имеет одновременно двойной доступ только в этот один наглядный объект, — но это объясняется не отличием данного объекта от всех других, а только отличием отношения его, индивида, познания к этому одному объекту сравнительно с отношением его к другим объектам; либо этот один объект по существу отличается от всех других объектов, единственно между всеми есть одновременно и воля, и представление, тогда как все остальные — только представления, т. е. простые фантомы, и тело человека, следовательно, есть единственный реальный индивид в мире, т. е. единственное проявление воли и единственный непосредственный объект субъекта.
|
Здесь Шопенгауэр представляет два решения вопроса как якобы равноценные. Более того, форма подачи проблемы такова, что второе решение, подталкивающее рассуждающего признать всех «остальных» за фантомы, сразу выглядит достаточно нелепым. Тем не менее, из всего выше сказанного можно понять, что именно второе решение обосновано строго, а вот первое проблематично. Шопенгауэр чувствует это и усиливает аргументацию. По правде сказать, то, что он сделал в отношении предельного прояснения вопроса о теоретическом эгоизме, нельзя переоценить.
То, что другие объекты, рассматриваемые просто как представления, подобны телу субъекта, т. е. как и оно наполняют пространство (существующее, может быть, тоже лишь в качестве представления) и как оно действуют в пространстве, — это хотя и доказывается бесспорно из a priori несомненного для представлений закона причинности, не допускающего никакого действия без причины, но (не говоря уже о том, что от действий можно заключать только к причине вообще, а не к одинаковой причине) это не выводит нас еще из области чистого представления, для которой только и имеет силу закон причинности и дальше которой он никогда не может нас повести. Но можно ли считать, что объекты, известные индивиду лишь в качестве представлений, будут ли они все-таки, подобно его собственному телу, явлениями воли, — вот в чем, как уже сказано в предыдущей книге, заключается истинный смысл вопроса о реальности внешнего мира.
|
Действительно, а реален ли мир? По Шопенгауэру мир реален постольку, поскольку реальна воля, которой этот мир является. Если же мир есть только представление в некоем единственном субъекте, то реален только этот субъект, мир же есть только мираж в этом субъекте и реален только как таковой.
Отрицательный ответ на этот вопрос составляет сущность теоретического эгоизма, который именно потому и считает все явления, кроме собственного индивида, за фантомы, — подобно тому как практический эгоизм поступает точно так же в практическом отношении: только собственную личность он рассматривает как действительную, а во всех остальных видит лишь призраки и соответственно обращается с ними. Теоретический эгоизм, правда, никогда не может быть опровергнут никакими доказательствами; (выделение А. Кончеева) однако в философии им всегда пользовались исключительно в качестве скептического софизма, т. е. для вида.
|
Вот, где самая болевая точка. «…не может быть опровергнут никакими доказательствами…» Не все ли это равно, что он имеет предельную доказательность? Почти. Далее Шопенгауэр просто и понятно скажет: «Хотите быть философом, рассуждать, искать истину, разобраться в том, что такое мир и т.п., откажитесь от теоретического эгоизма напрочь, не хотите, дело ваше, но советую пройти лечение.
А как серьезное убеждение его можно найти только в сумасшедшем доме, и тогда оно требует не столько аргументов, сколько лечения. Поэтому мы не станем больше останавливаться на нем, и в наших глазах оно будет только последней цитаделью скептицизма, который всегда имеет полемический характер. Если, таким образом, наше всегда привязанное к индивидуальности и именно этим ограниченное познание необходимо влечет за собою то, что каждый может быть лишь чем-то одним, все же остальное он может познавать (это ограничение и порождает, собственно, потребность в философии), то мы, стремясь именно поэтому расширить философией границы нашего познания, будем рассматривать этот выступающий против нас скептический аргумент теоретического эгоизма как маленькую пограничную крепость, которую, правда, никогда нельзя взять, но и гарнизон ее тоже никогда не может выйти наружу, поэтому ее можно смело обойти, не боясь оставить в тылу.
|
Прекрасный образ. Неприступная крепость, которую нет смысла осаждать ввиду ее полной безопасности.
Именно с этого положения, с этого догмата фактически, начинается философия. И для философии эта крепость действительно не представляет никакой опасности. Уже современные мыслители показали, что нет смысла спорить и вообще много говорить о солипсизме, поскольку речь по большей части идет только о словах, о способе говорить и выстраивать понятия. К тому же еще есть фанерон001. (Отсылаю желающих к неплохой в своем роде статье М. Гарднера «Почему я не солипсист».)
От себя же хочу сказать, что это рассуждение про неприступную крепость относится именно к философии, которая сознательно игнорирует теоретический эгоизм, но никак не к мистике, в сфере которой стены и рвы, окружающие эту крепость, вовсе не являются непреодолимыми. Увы, они настолько бывают зачастую условны, что позволяют пышным цветом расцвести под чутким руководством упомянутого гарнизона разнообразным формам магии, мистики и основанном на них мистико-магическом видении мира. И это бывает так реально, что и философия уже не может себя чувствовать вполне в безопасности. Если это, конечно, действительно глубокая философия, не позволившая себе забыть породивший ее догмат.
ПРИМЕЧАНИЕ
001 «Все, что мы знаем о мире, основано на информации, получаемой через наши чувства. Мир нашего опыта — всеобщность всего, что мы видим, слышим, касаемся, чувствуем, иногда называется «феноменальным миром». Ясно, что нет способа получать ощущения за пределами ощущений, испытать больше того, что может быть испытано. Чарльз Пирс изобрел полезное слово для этого феноменального мира. Он назвал его «фанероном»». М. Гарднер. «Почему я не солипсист».
|