КОНЧЕЕВ А. С.
Ницше — бунтарь филистерской эпохи
Ницше считается
философом по недоразумению. Он великий поэт, интуит и словоблуд.
Заблуждение это посеял он сам, сам же его и разделял. Он ничего не понял в Шопенгауэре.
Достаточно почитать его «Шопенгауэр как воспитатель», произведение, написанное в период
его увлечением Шопенгауэром, — бессмысленная мешанина слов. Почти то же с Сократом
(«Рождение трагедии из духа музыки»). Будь его словесное мастерство чуть менее
изощренным, его благоглупости никто не стал бы принимать всерьез.
Ницше не философ в собственном смысле слова, но он, безусловно, глубокий и
оригинальный мыслитель неясной ориентации. Его критика христианства бесподобна
(«Антихрист»). Взгляд у него, безусловно, орлиный. Дух — высокий. Произведения —
высокая поэтическая риторика, перенасыщенная мистическими и поэтическими
откровениями. Взять хотя бы введение к «Ecce homo». Философия же — мешанина из
произвольных и недоказуемых положений, что и до сих пор ставит в тупик его
исследователей, видящих в нем то чуть ли не материалиста, уж во всяком случае,
позитивиста, то прямо-таки мистического пророка. От последнего у него и правда, что-то
есть.
Читая Ницше, слышишь рев тигра и фанфары судьбы. В жизни это был тихий подслеповатый
человек, говоривший почти шепотом. Он не добился любимой женщины из-за нелепой
щепетильности и интеллигентской нерешительности. (Помалкивал бы уже про кнут, который
надо не забыть захватить, когда идешь к женщине.) В своем позднем творчестве Ницше не
устает обличать и поносить всех, кто сомневается в самоценности жизни. Мистики, пророки,
духовидцы, великие учителя (Вот какой издевательский пассаж из «Так говорил Заратустра»
направлен в сторону царевича Гаутамы и истории его знаменитого обращения:
«Повстречается ли им больной, или старик, или труп, и тотчас говорят они: «жизнь
опровергнута!»» — налицо поразительная легковесность и подтасовка фактов.) титаны духа все предстают у него
дегенератами, чья деградирующая плоть заставляет, и дух их устремляться к
самоуничтожению. Так вот запросто он отрицает у других то, чем только и живет сам.
Проповедник аристократической морали, для которой ничто страдания и волнения малых
мира сего, да и кого угодно, честит на все корки своего друга за то, что тот снял ему комнату
в доме (о, ужас!), где живет женщина не вполне безупречного поведения. Проповедник
Радостей Войны и через двадцать лет не может говорить о том, что видел на реальной войне,
будучи на ней санитаром.
Творчество Ницше приходится на годы его физического расцвета. После 43-х он не написал
ничего, став безумцем. И в эти годы он пишет урывками между приступами невыносимых
головных болей, кровавого поноса, невозможных резей в глазах и массы иных самых
странных недомоганий. Диагноз ему не смогли поставить до сих пор. Если это не картина
дегенератизма, то, что это такое. И этот человек утверждал, что обладает сверхздоровьем.
Верно, если здоровье — сверхболезнь, то болезнь — сверхздоровье. Отличный пример
здравого суждения.
Воля к власти, философствование молотом, вечное возвращение, по ту сторону добра и зла,
что это как не поэтические метафоры фантасмагорическим образом обрушенные на
человечество, изнемогшее под ханжеским гнетом, вездесущего христианства.
«Так говорил Заратустра» — великая поэма и не более того. (Каневский недоумевает
как может существовать такая странная поэма. Бывают странные поэмы и
более глубокие, чем некоторые философские трактаты.) Странно видеть в
ней
философский трактат. Ничего, кроме самых плоских и тривиальных «философских»
сентенций, высказанных, правда, с большим пафосом, в ней обнаружить невозможно.
В поэме этой выведен Шопенгауэр, в виде учителя смерти и отрицания ценности жизни. Что ж
с какой-то точки зрения Шопенгауэр действительно таковым был. Но он был таким не
потому, что у него плохо работал желудок или болела печень. И не потому, что он вот такой
гад, что мечтает об уничтожении жизни, не желая «полюбить свою судьбу». Неплохо бы
было «великому философу, филологу и психологу», каковыми Ницше себя постоянно
величает, поглубже разобраться в мотивациях Шопенгауэра, который ни к смерти, ни к
самоубийству, кстати, никогда не призывал. (Отрицание воли к жизни,
являющееся сутью его философии, к смерти не имеет
никакого отношения. Смотрите мое эссе о Шопенгауэре в "Великом Делании".)
Ницше постоянно глухо намекает на какое-то пережитое им откровение, в котором он постиг
истину о «возвращении всех вещей», о «воле к власти», о своем высоком предназначении.
Хотя, вопреки бытующему убеждению, Ницше до рокового 1889 был вполне психически
нормален, элементы мании величия или некоей мегаломании в нем, безусловно,
присутствуют. Более того, как раз-то они в нем более всего нас подкупают — безумие
заразительно, в особенности на фоне общей мистичности эпохи, наступившей после
филистерского века, в котором и довелось жить Ницше. Вот прекрасный образчик текста
Ницше, который я уже упоминал выше: «В предвидении, что недалек тот день, когда я
должен буду подвергнуть человечество испытанию более тяжкому, чем все те, каким оно
когда-либо подвергалось, я считаю необходимым сказать, кто я. Знать это, в сущности, не
трудно, ибо я не раз «свидетельствовал о себе». Но несоответствие между величием моей
задачи и ничтожеством моих современников проявилось в том, что меня не слышали и даже
не видели. Я живу на свой собственный кредит и быть может то, что я живу — один
предрассудок?..»[Автобиография (ECCE HOMO)] и так далее. При жизни Ницше был мало
известен. Изданные мизерными тиражами, за свой счет, книги его пылились на складах. Кого
и как он собирался потрясти, каким «испытаниям» подвергнуть?
То, на что Ницше наскакивал с задиристостью юнца, Шопенгауэр разобрал по косточкам со
свойственной ему скрупулезностью. «Сколько не кричи «халва», во рту слаже не станет».
Сколько не прославляй свою судьбу, кстати, весьма мрачную, свой «рок», дионисизм,
опьянение и вакханалии, бытие веселее, чем оно есть, не станет (а уж какое оно веселое мы
все отлично знаем). Позиция Ницше элементарное примиренчество, облаченное в
камуфлирующие одежды бунта и нигилизма. Почти такое же, как и у Камю. Тоже тот еще
был бунтарь, проповедник долгожительства.
Набоков сказал как-то, что под критическим ногтем Шопенгауэра философия В. Соловьева,
имевшего наглость высмеивать Шопенгауэра, не прожила бы и секунды. Думаю, что Ницше
ждала бы такая же участь, хотя лично мне он стократ симпатичнее Соловьева, этой
христианствующей иллюстрации сильных и слабых сторон ницшеанской ненависти к
святошам.
Я перечитал главу «О проповедниках смерти» из «Так говорил Заратустра», перечитал
отрешенными глазами, как советовал Шопенгауэр. Набор софизмов и болтовня. Даже
странно, что когда-то мне эта глава понравилась. Тогда я видел в ней, видимо, больше, чем в
ней написано. Я видел в ней прославление наивной языческой радости жизни, направленное в
противовес навязшей в зубах аскетической проповеди христианства и иже с ним. Сейчас же я
вижу только словесные подтасовки и злопыхательство, тот самый Ressentiment, который так
ненавистен был Ницше в других.
Злорадствовать не хорошо, и во мне нет злорадства, есть только печаль. Судьба Ницше
посмеялась над ним. К счастью, он этого уже не мог понять. «Пред кем весь мир лежал в
пыли, торчит затычкою в щели». Опьянение, чем бы то ни было, хотя бы и своим гением,
кратковременно и требует расплаты, страдание, зло и несовершенство мира невозможно
игнорировать, существуют они не «просто так», и возможно приведут когда-нибудь наш мир,
бытие к окончательному разрешению его извечной дисгармонии.
|