Бертран Рассел «АРТУР ШОПЕНГАУЭР»

Раздел А. Кончеева в Журнале Самиздат библиотеки М. Мошкова

Хорош тем, что имеет удобный по интерфейсу форум ко всем публикациям,
что позволяет всем желающим их обсуждать и получать ответы от хозяина раздела.

♣ Главная страница ♣ «Великое Делание» ♣ В раздел «А.С. Кончеев» ♣
♣ В раздел «Мыслители и творцы» ♣ Обновления сайта ♣ Публикации: список авторов ♣ Звуковые файлы ♣ Ссылки на комментарии ♣ Письмо Кончееву ♣

ПРЕДИСЛОВИЕ

Забавно насколько поверхностен Рассел (этот, без преувеличения, великий ум) в своих суждениях о Шопенгауэре. (Может, самое забавное, что он сам называет философию Шопенгауэра несколько поверхностной.) При этом чувствуется, что он основательно пытался овладеть предметом.

Я прокомментировал эту статью по ходу текста. Поправил неточности, оговорил интерпретации и т. п. Я очень люблю Шопенгауэра и считаю его философом уникальной мудрости и силы интеллекта, не говоря уж о его литературной одаренности и беспримерной эрудиции, которой мог бы гордиться и сам Рассел. Рассел обращается к английской аудитории, и это чувствуется. Шопенгауэр же всегда обращался только к тем, «кто может заново продумать те же мысли и поучиться у меня».

Кончеев

Бертран Рассел

АРТУР ШОПЕНГАУЭР

из книги «История западного государства»

Шопенгауэр (1788—1860) во многих отношениях занимает особое место среди философов. Он пессимист, тогда как почти все другие в каком-то отношении оптимисты. Он не полностью академичен, как Кант или Гегель, но и не полностью отрешился от академических традиций. Он отрицает христианство, предпочитая ему религии Индии: индуизм и буддизм. Он человек большой культуры и почти так же интересуется искусством, как и этикой. Он необычно свободен от национализма и столь же хорошо знаком с английскими писателями, как и с писателями своей страны. В поисках философии, которой можно было бы верить, он всегда обращался к профессиональным философам меньше, чем к деятелям искусства и литературы. Он начал придавать особое значение воле, что характерно для многих философов XIX-XX веков. Но для него воля, хотя и является метафизически основным принципом, с точки зрения этики — зло⁰⁰¹; такой контраст возможен только у пессимиста. Он признает три источника своей философии: Канта, Платона и Упанишады, однако я не думаю, чтобы он был так многим обязан Платону, как он сам считает⁰⁰². Его мировоззрение по своему темпераменту имеет сходство с мировоззрением эллинистической эпохи. Усталое и болезненное, оно ценит мир больше, чeм победу, квиетизм — больше, чем попытки реформ, которые Шопенгауэр считал неизбежно тщетными⁰⁰³

Его родители принадлежали к видным торговым семействам города Данцига, где он и родился. Отец его был вольтерьянцем и считал Англию страной свободы и разума. Как и большинство видных граждан Данцига, отец ненавидел Пруссию за покушения на независимость вольного города и был так возмущен тем, что Данциг в 1793 году был присоединен к Пруссии, что уехал в Гамбург, понеся при этом значительный убыток. С 1793 по 1797 год Шопенгауэр жил с отцом в Гамбурге, а затем 2 года провел в Париже, после чего отец с удовольствием обнаружил, что мальчик почти забыл немецкий язык. В 1803 году Шопенгауэра поместили в пансион в Англии, где он возненавидел ханжество и лицемерие. Спустя 2 года, чтобы порадовать отца, он сделался клерком в гамбургском торговом доме, но чувствовал отвращение к деловой карьере и страстно стремился к литературной и академической деятельности. Такая возможность представилась со смертью отца, вероятно, покончившего жизнь самоубийством; мать Шопенгауэра очень хотела, чтобы сын забросил коммерцию и поступил в университет. Можно было бы думать, что из-за этого Шопенгауэр любил мать больше, чем отца, однако дело обстояло как раз наоборот: он не любил мать, а об отце навсегда сохранил добрую память.

Его мать была женщина с литературными устремлениями. За 2 недели до битвы при Иене она поселилась в Веймаре, где содержала литературный салон, писала книги и наслаждалась дружбой с людьми культуры. Она не питала большой привязанности к сыну, зато быстро подмечала его провинности. Она предостерегала его от напыщенности и ложного пафоса; ему досаждали ее флирты.

Достигнув совершеннолетия, он унаследовал скромное состояние, и после этого они с матерью стали постепенно находить друг друга все более несносными. Нет сомнения, что его низкое мнение о женщинах объясняется, по крайней мере отчасти, ссорами с матерью.

Уже в Гамбурге он попал под влияние романтиков, особенно Тика, Новалиса и Гофмана, у которого научился восхищаться Грецией и неприязненно думать о древнееврейских элементах в христианстве. Под влиянием другого романтика, Фридриха Шлегеля, он стал преклоняться перед индийской философией. В Геттингенском университете, куда он поступил в 1809 году, достигнув совершеннолетия, его научили восхищаться Кантом. Через два года он переехал в Берлин, где в основном занимался наукой; он слушал лекции Фихте, но презирал его. Среди всеобщего возбуждения освободительной войны он оставался безучастным. В 1819 году Шопенгауэр стал приват- доцентом в Берлине и был столь самонадеян, что назначил свои лекции на один час с лекциями Гегеля. Однако, не сумев переманить слушателей Гегеля, он вскоре бросил читать лекции. В конце концов, он поселился во Франкфурте и зажил жизнью старого холостяка. У него был пудель по имени Атма (Мировая душа), два часа в день Шопенгауэр гулял, курил длинную трубку, читал лондонскую газету «Таймс» и нанимал корреспондентов выискивать доказательства его славы⁰⁰⁴. Он был настроен антидемократически, ненавидел революцию 1848 года, верил в спиритизм и магию; в его кабинете стояли бюст Канта и бронзовый Будда. Шопенгауэр пытался копировать образ жизни Канта во всем, за исключением раннего вставания⁰⁰⁵.

Его основная работа «Мир как воля и представление» была опубликована в конце 1818 года. Шопенгауэр придавал ей большое значение и даже зашел так далеко, что утверждал, будто некоторые параграфы книги продиктованы ему Святым Духом⁰⁰⁶. К его огромному разочарованию, книга успеха не имела. В 1844 году он убедил издателя опубликовать второе издание⁰⁰⁷, но признание, которого он так жаждал, пришло к нему много позднее.

Шопенгауэровская система — это адаптация системы Канта. Однако Шопенгауэр подчеркивал в «Критике» совсем не те стороны, что Фихте или Гегель. Они отказывались от «вещи в себе» и, таким образом, основным метафизическим принципом делали познание. Шопенгауэр сохранил «вещь в себе», но отождествил ее с волей. Он считал, что то, что представляется в восприятии как мое тело, есть на самом деле моя воля. Подобный взгляд в большей мере, вопреки желанию основной массы кантианцев признать это, является развитием философии Канта. Кант утверждал, что изучение морального закона может вывести нас за рамки явления и дать нам познание, которого чувственное восприятие дать не сможет. Он также утверждал, что моральный закон касается в основном воли. Различие между хорошим и плохим человеком для Канта — это различие в мире «вещей в Себе», а также разница в волевых актах. Отсюда следует, что, по Канту, волевые акты должны принадлежать к реальному миру, а не к миру явлений. Явление, соответствующее волевому акту, — это телесное движение. Вот почему, согласно Шопенгауэру, тело есть видимость, реальностью которого является воля.

Но воля, которая находится за явлением, не может состоять из некоторого числа различных волевых актов. И пространство и время, по Канту (и в этом Шопенгауэр соглашается с ним), принадлежит только к явлениям; вещь в себе не существует в пространстве или во времени. Поэтому моя воля, в том смысле, в котором она реальна, не может иметь начало и конец и состоять из различных волевых актов, так как именно пространство и время суть источники множественности — это «принцип индивидуации», если говорить, используя схоластическую фразу, которую предпочитал Шопенгауэр. Моя воля поэтому единственна и безвременна. Нет, даже более того, ее надо отождествлять с волей всей Вселенной; моя «отдельность» — это иллюзия, являющаяся продуктом моего субъективного аппарата пространственно- временного восприятия. То, что реально, — это одна громадная воля, проявляющаяся во всем течении Вселенной, в равной степени в одушевленной и неодушевленной природе⁰⁰⁸.

Можно было бы ожидать, что Шопенгауэр отождествляет эту космическую волю с Богом и проповедует пантеистическую доктрину, не отличающуюся от учения Спинозы, где добродетель состоит в том, чтобы подчиняться Божественной воле⁰⁰⁹. Но тут пессимизм Шопенгауэра приходит к другому развитию. Космическая воля зла; воля вообще зла⁰¹⁰ и в любом случае является источником всех наших бесконечных страданий. Страдание — существенная часть всей жизни, и оно возрастает при каждом увеличении познания⁰¹¹. У воли нет фиксированного конца, который, будучи достигнут, принес бы удовлетворение. Хотя смерть в конце концов все равно победит, мы преследуем наши безуспешные цели, «так стараемся мы выдуть мыльный пузырь как можно больше, хотя отлично знаем, что он лопнет». Такой вещи, как счастье, не существует, потому что неосуществленное желание причиняет боль, а достижение приносит лишь пресыщение. Инстинкт понуждает людей производить потомство, что вызывает к жизни новые возможности для страдания и смерти; вот почему с половым актом связан стыд. Самоубийство бесполезно; учение о переселении душ, даже если оно и не является истинным буквально, все же выражает истину в форме мифа⁰¹².

Все это очень печально, но имеется выход, и он был открыт в Индии.

Самый лучший из мифов — это миф о Нирване, которую Шопенгауэр понимает как угасание. Он согласен, что это противоречит учению христианства, но «то, что случилось в Галилее, не заменит Древней мудрости рода человеческого». Причина страданий — это напряжение воли: чем меньше мы напрягаем волю, тем меньше мы будем страдать⁰¹³. И вот здесь, наконец, оказывается полезным познание при условии, что это познание определенного рода. Отличие одного человека от другого — это часть мира явлений, оно исчезает, если видеть мир в истинном свете. Для хорошего человека покрывало Майи (иллюзия) делается прозрачным, он видит, что все вещи — одно и что разница между ним и другим человеком только кажущаяся. Он приходит к этому пониманию через любовь, которая всегда — сострадание, и должен ощущать боль других. Когда поднимается покрывало Майи, один человек принимает страдание всего мира. У хорошего человека познание всегда смиряет все явления. Его воля отворачивается от жизни и отрицает свою собственную природу. «И поднимается в нем отвращение к природе, выражением которой является его собственное феноменальное существование, отвращение к сути и внутренней природе этого мира, который, как признано, полон несчастья».

Здесь Шопенгауэр приходит к полному согласию, по крайней мере в том, что касается практики, с аскетическим мистицизмом. Экхарт и Ангелус Силезский лучше Нового завета. В ортодоксальном христианстве тоже имеются некоторые хорошие вещи, особенно, например, учение о первородном грехе, проповедуемое против «вульгарного пелагианства» св. Августином и Лютером; но евангелисты прискорбно несовершенны в метафизике. Буддизм, говорит Шопенгауэр, — это самая высшая религия; этические учения буддизма общеприняты по всей Азии, исключая те районы, где преобладает «отвратительное учение ислама».

Хороший человек будет жить в совершенной строгости в добровольной бедности, постясь и подвергая себя самоистязанию⁰¹⁴. Всем этим он добьется подавления своей индивидуальной воли. Но он делает это вовсе не для того, чтобы достичь гармонии с Богом⁰¹⁵, как западные мистики, он не ищет никакого положительного добра. То добро, которого он ищет, целиком и полностью отрицательно.

«Мы должны прогнать мрачные впечатления о том «ничто», которое мы различаем за всей добродетелью и святостью как их конечную цель и которого мы боимся, как дети боятся темноты; мы не должны даже ускользать от него, как индийцы, с помощью мифов и ничего не значащих слов, таких, как всепоглощающая Брахма или Нирвана буддистов. Мы довольно свободно понимаем, что то, что остается после полного уничтожения воли, есть ничто для всех, еще исполненных воли; но и, обратно, для тех, в ком воля отрицает себя, этот наш столь реальный мир со всеми его солнцами и млечными путями есть ничто».

Здесь имеется неясное предположение, будто святые видят что-то положительное, которое недоступно другим, но нигде нет ни намека, что это такое, и я думаю, что это чисто риторическое предположение⁰¹⁶. Мир со всеми его явлениями, как говорит Шопенгауэр, — это только его воля. С отказом от воли:

«…все эти явления также исчезают, исчезает то постоянное напряжение и бесконечные попытки — без отдыха на всех степенях объективности, в которых и через которые состоит мир, исчезают разнообразные формы, постепенно следующие одна за другой, все проявления воли и, наконец, универсальные формы этого проявления — время и пространство, а также его последняя фундаментальная форма — субъект» и объект, — все исчезает. Нет воли, нет мысли, нет мира. Перед нами только небытие».

Итак, по Шопенгауэру, цель святого — подойти как можно ближе к «несуществованию», которого, по какой-то причине, нигде ясно не объясняемой, нельзя достичь путем самоубийства; мы не можем толковать этот отрывок иначе⁰¹⁷. Нелегко также понять, чем такой святой лучше горького пьяницы⁰¹⁸ ; вероятно, Шопенгауэр считал, что моменты отрезвления, к сожалению, слишком часты.

Шопенгауэровская проповедь смирения не очень последовательна и не очень искренна. Мистики, к которым он апеллирует, верили в созерцание, в блаженное видение — самый глубокий из всех достижимых видов познания; этот вид познания — высшее добро. Уже со времени Парменида обманчивое познание явления противопоставлялось совсем другому виду познания, но не чему-то совсем другого рода. Христианство учит нас, что наша внутренняя жизнь состоит в познании Бога⁰¹⁹. Но Шопенгауэр не утверждает ничего подобного. Он согласен, что то, что обычно считают познанием, есть лишь покрывало Майи, однако когда мы проникаем сквозь эту вуаль, мы видим не Бога, а сатану, злую всемогущую волю, постоянно ткущую паутину страдания, чтобы мучить своих созданий⁰²⁰. Испуганный видением дьявола, мудрец кричит: «Прочь» — и ищет убежища в несуществовании. Для мистиков было бы оскорблением, если бы сочли, что они верят в эту мифологию⁰²¹. А предположение, что и без достижения полного несуществования мудрец может все же жить жизнью, имеющей какую-то ценность, невозможно примирить с шопенгауэровским пессимизмом. Пока мудрец существует, он существует потому, что сохраняет волю, которая есть зло. Он может уменьшить количество зла, ослабляя свою волю, но он никогда не придет ни к какому положительному добру⁰²².

Учение его неискренне, если судить о нем по жизни самого Шопенгауэра. Обычно он плотно обедал в хорошем ресторане, имел много тривиальных любовных интрижек — чувственных, но не страстных, и был на редкость сварливым и необычайно скупым человеком. Однажды ему мешала пожилая швея, которая болтала с подругой возле дверей его квартиры, тогда он спустил ее с лестницы, нанеся ей увечье на всю жизнь. Решением суда он был принужден платить ей пожизненно 15 талеров каждый квартал. Когда через 20 лет она, наконец, умерла, он записал в книге расходов: «Obit anus, abit onus» (Старуха умерла — бремя свалилось). В его жизни трудно найти что-нибудь такое, что говорило бы о его Добродетели, кроме любви к животным: он выступал даже против вивисекции, проводимой в интересах науки. Во всех остальных отношениях он был полным эгоистом. Трудно поверить, что человек, столь глубоко убежденный в добродетельности аскетизма и смирения, никогда не делал никаких попыток провести практически в жизнь свои убеждения⁰²³.

С точки зрения исторической у Шопенгауэра важны два моментa: его пессимизм и учение о том, что воля выше познания. Его пессимизм дал возможность людям пристраститься к философии, не убеждая себя в том, что все зло может быть оправдано. В этом отношении, как противоядие, этот его пессимизм было полезным. С научной точки зрения оптимизм и пессимизм в равной мере вызывают возражения: оптимизм принимает или пытается доказать, что Вселенная существует, чтобы доставлять нам удовольствие, а пессимизм — что Вселенная существует, чтобы причинять нам неприятности. Научно нет никаких доказательств правильности ни того, ни другого взгляда⁰²⁴. Вера в пессимизм или оптимизм — это вопрос темперамента, а не разума, однако среди западных философов более распространен оптимистический темперамент. Поэтому полезен и представитель противоположной партии, так как он выдвигает соображения, которых иначе не заметили бы.

Более важным, чем пессимизм, являлось учение о первичности воли. Ясно, что это учение не вытекает с необходимостью из пессимизма⁰²⁵ (не имеет необходимой логической связи с пессимизмом), и те, кто придерживался этого взгляда после Шопенгауэра, часто находили в нем основание для оптимизма. В той или иной форме учение о первичности воли поддерживают многие философы нового и новейшего времени, в особенности Ницше, Бергсон, Джемс, Дьюи. Более того, оно приобрело популярность и за пределами круга профессиональных философов. И пропорционально тому, как увеличивалось значение воли, уменьшалось значение познания. Я думаю, что это самая специфическая перемена, произошедшая в настроении философов в нашем веке. Она была подготовлена Руссо и Кантом, но впервые в чистом виде была провозглашена Шопенгауэром. Поэтому несмотря на непоследовательность и некоторую поверхностность, его философия играет значительную роль как ступень в историческом развитии.

⁰⁰¹ Первая неточность Рассела, которую он еще не раз повторит. Воля у Шопенгауэра зло только в форме явления, а не сама по себе. Вне форм явления она к добру и злу индифферентна по той простой причине, что они принадлежат только к миру явлений, а не порядку вещей в себе. Это неоднократно и предельно ясно разъяснено у Шопенгауэра. Ошибка очень характерная. Правда, Рассел отчасти ее устраняет словами «с точки зрения этики», поскльку этика существует только в явлении.

⁰⁰² Шопенгауэр совершенно точно определяет, чем он обязан Платону. Это учение об идеях. Он даже всегда после слова «идея» в скобках оговаривается — платоновская. Проводя параллель между Кантом и Платоном, Шопенгауэр подчеркивал, что кантовское учение о «вещи в себе» глубже платоновского учения об идеях. Упанишады же Шопенгауэр источником своей философии не считал. Философия Шопенгауэра близка идеям Веданты (чем Шопенгауэр гордился), но создана самостоятельно без влияния Упанишад.

⁰⁰³ Это убеждение особенно близко мне. Я не верю, что мир можно улучшить. Улучшить можно только конкретную индивидуальную судьбу и, по-видимому, за счет ухудшения каких-то других.

⁰⁰⁴ Следовало бы все-таки столь ехидный пассаж подкрепить какими-нибудь доказательствами или ссылками. Хотя слабости могут быть и у гения. Я еще вернусь к этой теме, когда Б. Рассел будет обсуждать личные качества и искренность Шопенгауэра.

Шопенгауэр на удивление был не признан при жизни. Только в самом конце ее о нем начали говорить, а кое-где его философию даже изучать. (До восторгов по его поводу Ницше и Вагнера, да, и всего европейского общества было еще очень далеко.) Вполне естественно, что ему хотелось знать, насколько известны в мире он сам и его философия. Видеть в этом какую-то порочность достаточно нелепо.

⁰⁰⁵ Шопенгауэр считал, что мозг гения требует больше времени для сна, чем мозг обычного человека. Старческое слабоумие Канта в свете этого он объяснял тем, что Кант, будучи человеком крайне педантичным, ограничил время своего сна семью часами, что было для него явно недостаточно.

⁰⁰⁶ Шопенгауэр действительно говорил, что не понимает, как появляется у него его доктрина уже сразу в готовом виде, как бы навеянная Святым Духом.

«Замечательно, — говорит он, — что уже в 1814 году (на 27 году моей жизни) у меня вполне определились все, даже второстепенные, догмы моей системы». «Под моими руками или, лучше, в моем сознании слагается новое произведение; это философия, этика и метафизика вместе, как нечто единое и целое; до сих пор их так же ошибочно обособляли, как ошибочно делить человека на душу и тело. Мой труд растет, развивается медленно и постепенно, как дитя в теле матери, — и я не знаю, что возникло прежде и что потом. Я замечаю один член, один орган вслед за другим, — т. е. пишу, не думая о том, как это подойдет к целому, ибо я знаю, что все возникает из одной основы. Так возникает органическое целое, а только такое и может жить».

«Я, который сижу здесь и, которого знают мои друзья, не понимаю возникновения моего произведения, как мать не понимает возникновения в ее теле ребенка. Я только вижу это и говорю, как мать: «во мне зреет плод». Мой дух через интеллект и органы внешних чувств получает пищу из мира; эта пища дает тело моему труду; но я не знаю, как и почему он слагается именно во мне, а не в других, которые имеют ту же самую пищу».

Что же касается именно формулировки Рассела, то вряд ли Шопенгауэр мог говорить это серьезно. Ни в какого Святого Духа, как атеист, он не верил.

⁰⁰⁷ Возможно неточность перевода. В 1844 году вышел второй том, по мастерству изложения предмета во многом превосходящий первый, а не второе издание первого. Вряд ли Б. Рассел мог этого не знать. «В 1844 году появился второй том «Мира как воля и представление» — через 25 лет после первого. За это время Шопенгауэр собрал удивительный запас доказательств в защиту основных положений своей доктрины. С поразительной эрудицией он освещает смысл и сущность своих воззрений и дает самую понятную и ясную формулу своего учения. Громадное содержание философемы, сжатое в тесных рамках первого тома, подавляло внимание читателя и требовало от него больших усилий вдумчивости и воображения. Во втором томе Шопенгауэр дает более простые, — а иногда и более определенные, — формулы своих воззрений. Отвлеченные положения первого тома здесь часто переведены в образ и доведены почти до наглядности». Из предисловия переводчика второго тома Н. М. Соколова.

⁰⁰⁸ Здесь Рассел излагает все в принципе правильно.

⁰⁰⁹ Шопенгауэр никак не мог бы согласиться на это дуалистическое понимание.

⁰¹⁰ Космическая, да, но отнюдь не вообще. Вообще, т. е. воля в себе, она находится вне форм явления, а потому не зла и не добра.

⁰¹¹ Познание непричем. Шопенгауэр имел в виду усложнение и утончение интеллекта в процессе совершенствования индивидуумов.

⁰¹² Шопенгауэр говорил, что учение о метемпсихозе представляет растянутым во времени то, что, собственно, имеет место в любой момент времени. Этим он признавал, фактически, что в каждый момент времени любое существо можно считать, и оно действительно является, реинкарнацией любого другого существа.

⁰¹³ Строго говоря, тут нет линейной зависимости. И именно паразитируя на этом, Ницше обрушивается на Шопенгауэра со своей, хоть и блестящей, но несостоятельной критикой.

⁰¹⁴ Как раз таки Шопенгауэр подчеркивал, что буддизм не приветствует нарочитый и строгий аскетизм. Бедная и праведная жизнь сама по себе является достаточно суровым испытанием человеку, чтобы усугублять ее тяжесть еще и добровольно наложенными на себя муками.

⁰¹⁵ Это отсутствие бога у Шопенгауэра и в буддизме при отрицании материализма, есть неоценимый вклад их в философию. Идея Бога неизбежно ведет к убогому оптимизму и разнообразным теодицеям, а, в сущности, вносит в мышление как бы вирус, уничтожающий всю ценность его находок. Последнее время, правда, я прихожу к мнению, что общепринятое безусловное признание существования всеведущего, мудрого и довольно благодетельного бога, при всей неосновательности и произвольности такой веры, в целом является необходимым для нормального взаимодействия и равновесия сил, действующих в обществе. Истины мысли нужны немногим, «истины» веры нужны всем.

⁰¹⁶ Рассел знает, но не понимает. Святые видят то, что не видят все люди, не потому, что они святые, а святы они потому, что это видят. А видят потому, что в них воля готова отвернуться от себя, или, говоря другими словами, они ощущают близость к первоначалу, близость к просветлению и спасению, достигнутую всей их предыдущей жизнью.

⁰¹⁷ Шопенгауэр отлично объяснил причину, по которой он отрицал самоубийство как способ придти к спасению. Самоубийство не отрицает волю к жизни, как это происходит в святости, а утверждает ее тем, что не мирится с неудовлетворяющим личность явлением, а требует, фактически, для себя другого, более подходящего. Лев Толстой, явно не без влияния Шопенгауэра, разъяснял, что совершать самоубийство неразумно, «так же неразумно, как срезать побеги растения, которое хочешь уничтожить: оно не погибнет, а только станет расти неправильно». Лев Толстой, «О самоубийстве» (1900 г.). Рассел, по-видимому, лишенный чувства запредельного, вообще, мистических способностей, понять это не может.

⁰¹⁸ Пьяница ищет наслаждения, а святой отвращается от него ради высшей цели. Поиск же наслаждения от этой цели уводит.

⁰¹⁹ Все это пустая схоластика, с которой строгий Шопенгауэр беспощадно сражался. Что такое «Бог»? Что такое «высшее добро»? Как могут эти пустые понятия приблизить к истине и спасению? Впрочем, Шопенгауэр считал, что понимаемые как аллегории, — могут.

⁰²⁰ Рассел продолжает крепко держаться за свое заблуждение. Да, нет же! Под покрывалом майи нет ни Бога, ни сатаны, там только воля в себе, ни добрая, ни злая. По Расселу же выходит, что под покрывалом майи скрывается какая-то вторая майя, ничем не лучше первой. Полная чепуха.

⁰²¹ Ничего подобного. Экхарт во многом совпадает с Шанкарой, Бёме прямо выражает очень сходные с этим мысли. Наоборот, скорее следует упоминание Бога мистиками считать риторической фигурой, за которой скрывается невыразимое в словах созерцание и понимание. Именно преданность «Богу» и буквальное понимание постулата о всемогущем и всезнающем Боге, как я сейчас понимаю, привели к катастрофе идею Ауробиндо о супраментальном спасении человечества.

⁰²² Здесь действительно есть расхождение между Шопенгауэром и буддизмом и индуизмом, допускающими освобождение при жизни. Строго говоря, Шопенгауэр не высказывался никак по этому вопросу, но Рассел прав, формулируемое им положение действительно вытекает из контекста.

⁰²³ Собственно говоря, в сочинениях Шопенгауэра дается вполне исчерпывающее объяснение тому феномену, что человек мыслит одно, а делает другое. В целом же мне представляется, что Рассел сгущает краски. Все мы не без греха. Правда, дурной характер Шопенгауэра в истории европейской философии стал притчей во языцех. Я, однако, не думаю, что Шопенгауэр не работал над собой и не пытался следовать своей философии. Его потрясающие труды и есть его практика. Ну и что ж, что интрижки? И откуда известно, какие там страсти разыгрывались? Шопенгауэр ради истины, ради изложения ее, и вполне в духе своей философии, отказался от семейной жизни. Это что-то да значит. Интересно, а что по мнению Рассела Шопенгауэр должен был предпринять и зачем?

⁰²⁴ Ничего не понимает — все учение Шопенгауэра и есть детальное обоснование пессимизма, не как некоего мнения или хуже того веры, как это пытается представить Рассел, а как несомненной истины, подвергать сомнению которую есть нелепость. Шопенгауэр же говорил: «Простое наличие страдания решает все» (см. Приложение III к «Великому Деланию». где приводятся соответствующие теме цитаты). Понимание великих истин не вопрос темперамента, а вопрос мудрости и глубины, для проникновения в которую недостаточно даже выдающегося ума, что мы на примере Рассела и видим.

⁰²⁵ Это верно. Пессимизм вытекает из анализа бытия и личного печального опыта. Первенство же воли просто вещь, которую достаточно трудно осознать, хотя, казалось бы, очевиднее этого ничего не может быть.

Раздел А. Кончеева в Журнале Самиздат библиотеки М. Мошкова