Сурат
ИЗБРАННЫЙ
Маленький мальчик по стройке гулял. Мальчика звали Юра. Он остановился возле сварщика и стал смотреть, как тот варит какую-то решётку.
«Смотришь? — спросил сварщик. — Ну, смотри, смотри. Авось сварщиком вырастешь»
Дальше сидели разные рабочие без определённой специальности (между собой они так себя и называли — «я, такой-то и такой-то, разный рабочий») и обсуждали, сколько меди находится в здоровенном железном ящике, который стоял от них метрах в пятнадцати.
«Он же под напряжением» — сказал один из них.
«Да нет, — возразил другой. — Электрик, вроде, говорил, что до обеда света не будет…»
«Где-то у меня тут пробник был… — вспомнил третий и, увидев Юру, улыбнулся. — Эй, хлопец, подойди сюда»
Юра послушно подошел.
«Электриком хочешь быть?»
Юра хотел быть космонавтом, чтобы улететь на солнце и там сгореть, или, на худой конец, капитаном Немо, чтобы уплыть на своем «Наутилусе» на северный полюс и там замерзнуть, но ничего этого он не сказал, а просто стеснительно пожал плечами.
«Вот, возьми этот пробник, — сказал Юре разный рабочий, показывая отвертку с маленькой лампочкой внутри прозрачной пластмассовой ручки, — и потрогай ею вон в том ящике любой проводок. Но только смотри, руками ничего не трогай! Вернешься и скажешь, загорелась лампочка или нет»
Юра взял пробник и, оглядываясь на разных рабочих, несмело пошел к ящику.
Проводов здесь действительно хватало. А также каких-то больших желтых катушек и рубильников. Юра стоял в метре от тихо звенящего агрегата и думал, во что именно лучше ткнуть отверткой. Наконец, он решился и протянул руку.
Но дотронуться он ни до чего не успел. Из ящика с шипением выползла ярко-голубая электрическая дуга и вцепилась в отвертку. Он бы еще долго видел мерцающий след от дуги на сетчатке своих глаз, если бы они не сгорели тут же, вместе с головой, шеей, плечами, предплечьями, туловищем, ногами и маленьким довеском между этих ног.
Оглохшие разные рабочие очумело смотрели на обугленные останки мальчика, который так и не станет никогда ни электриком, ни сварщиком, не говоря уже о космонавте или капитане Немо.
«Блядь, он же даже не дотронулся…» — сказал один из них.
«Пять тысяч вольт, чего ты хочешь» — ответил ему другой.
«Ребята, мы ничего не видели» — сообразил третий.
Пахло гарью.
«И после этого, как ни странно, я решил стать электриком» — сказал рядовой Голубович рядовому Пикуну и пнул сапогом камешек на тропе нарядов.
«Ты, мабуть, и почуты ничого не вспив» — заметил рядовой Пикун.
«А то, — Голубович поморщился в темноту. — Стою, весь черный, как негр, и сжимаю пальцы, словно отвертку держу. А отвертки никакой и нет — сгорела… А то еще был случай со мной на практике, когда мой напарник не вырубил напряжение, а сказал, что вырубил. Я нагнулся над щитком и обеими руками взялся за провода. Да так и застыл. Чувствую, что пошевелиться не могу и что у меня в груди теплеет — и стою живым кипятильником, жопой к товарищам. Они видят, что я работаю, и внимания на меня не обращают. А в груди все теплее и теплее, и сердце бухает…»
«И кто ж тебя спас?» — удивился Пикун.
«Меня никто не спас, — передернул плечами Голубович. — У меня кожа на руках вовремя сгорела, и таким образом я от проводов оторвался, а то не разговаривал бы ты со мной сейчас. Вообще, знаешь, если вспомнить, столько случаев со мной было, когда я стоял на краю между жизнью и смертью, с ума сойти можно. Вроде, по всем правилам, должен давно уже умереть, ан нет, всегда что-то такое случается…»
«Тихо! — прошептал Пикун. — Слышишь?»
Голубович замолчал и услышал какой-то шорох возле забора в метрах тридцати от них. Сняв с плеч автоматы, они не сбавили темпа, только ступать при каждом шаге стали на носочки. Что-то шмякнулось с заводского забора на КСП и замерло. Господи, подумал Голубович, ну что можно еще спиздить с этого завода, там же ничего уже не осталось? Видимо, опять зарплату рабочим не выдали. Надо бы развернуться на 180 градусов и пойти назад, пускай человек детям колбасы купит. Или водки — себе.
«Стой, хто идет!» — глухо ухнул Пикун в темноту.
«Ша, уже никто никуда не идет» — почему-то вспомнил бородатый анекдот сидящий под забором человек, но вслух, разумеется, промолчал. Часовые остановились напротив него и стали всматриваться прямо в то место, где он сидел. Какого черта их двое?! Ну, понятно, ночью скучно ходить одному, вот они и сошлись. Грубое нарушение устава.
«Ты, мужик, ложись на землю» — громко сказал Голубович, но неуверенно. Может быть, он блефовал — ничего ему не видно, подойти ближе боится, но на всякий случай можно взять меня на понт. Надо еще посидеть немного. И не дышать.
«Мужик, не зли меня, — добавил Голубович, — я тебя вижу»
«Хлопцы, — не выдержала нервного напряжения темнота. — Отпустите меня, а? Я сам в вашей части служил, тоже этот ёбаный завод охранял… Я пойду?»
Тень отделилась от стены и стала медленно пятиться прочь от часовых.
«Стой, стрелять буду!» — снова ухнул хренов филин Пикун и вскинул автомат.
«Ты чего? — не понял Голубович. — Пускай себе идет!»
«Нихуя» — отрезал Пикун.
Голубович попытался заглянуть ему в глаза, и, хотя в темноте ничего толком нельзя было разобрать, он понял, что в этих глазах сейчас крупным шрифтом написано: «Я ХОЧУ В ОТПУСК! ДОМОЙ — В ИВАНО-ФРАНКОВСК!» Вот какая сука был рядовой Пикун. Много, много про него еще можно было бы вам рассказать, но это все такие помои, что мне не хочется засерать ваши мозги. Рядовой Пикун был бздливым, тупым волынским мудилой, и в данную минуту полностью соответствовал этой характеристике. Пристрелить человека, чтобы тебе за это дали двухнедельный отпуск… А ведь могут и не дать. Могут дать серебряный крест на грудь и утрись. А мужик мертвый в земле лежит. Он спиздил с завода сумку цветнометаллической стружки, а его рядовой Пикун из-за отпуска захуячил. Вот и поспорь теперь с тем, что жизнь говно.
Тень уже перешла на бег в сторону колючей проволоки, а рядовой Пикун уже снял автомат с предохранителя. Голубович загородил Пикуну обзор.
«Уймись, мудило» — сказал он.
«На хуй пошел» — Пикун толкнул Голубовича в грудь и снова вскинул автомат. Убегающая тень все еще была хорошо видна, а теперь даже и остановилась, чтобы пролезть через колючку.
Пикун выстрелил.
То, что Голубович успел подняться и встать перед автоматом до выстрела, Пикун понял не сразу, потому что Голубович тут же упал.
Тень пролезла сквозь колючку и скрылась в кустах, оставив после себя еле уловимое эхо от слов: «Ну, и суки!..»
Голубович лежал на земле и хрипел. Пикуну захотелось ёбнуть его по голове прикладом от злости. Под трибунал меня подвел, гад. Он нагнулся над Голубовичем и потрогал рукой мокрую от крови шинель.
«Не поедешь в отпуск, Пикун…» — сказал Голубович и умер.
Пикун посидел возле трупа полчаса, потом встал, снял с себя автомат и бросил его на землю. До смены оставалось полтора часа. Пикун нехотя поплелся к колючке, пролез сквозь отверстие, сделанное предыдущим беглецом, и исчез в кустах.
Младший сержант Осник скрутил старшего солдата Голубовича своими боксерскими ручищами и прижал к перилам на площадке третьего этажа. Делал он это играючи. Голубович извивался в его объятиях, в основном, конечно, двигая шеей — единственной свободной своей конечностью в этой ситуации.
«Голубович, Голубович, — улыбался Осник. — Жаль, что тебя Пикун тогда не пристрелил, волынь косоглазая. Я бы на его месте не промазал. Ну, что, будешь еще пасть свою на меня открывать или нет?»
«Да пошел ты» — возразил Голубович, кряхтя.
«Чего?! — Осник ухмыльнулся еще шире. — А если так?»
Он взял Голубовича за грудки и перевалил его тщедушное тело через перила. На третьем этаже осталась задница Голубовича и ноги, все остальное висело в воздухе. Руками Голубович судорожно вцепился в перила, а глазами — в ухмыляющийся ебальник младшего сержанта Осника, который вдруг придумал интересную игру. Он наклонял корпус Голубовича все ниже и ниже, приговаривая каждый раз: «Ну, разожми руки, Голубович, чего ты вцепился?»
Вдруг Голубовичу опротивела вся эта ситуация. Я не мышь, чтобы со мной играть. Как вам вот это понравится?
«Хорошо, — сказал он, — я разожму»
Младший сержант Осник не смог вовремя среагировать. Тело Голубовича так неожиданно потянуло его за собой вниз, что он сам еле успел разжать руки, чтобы не упасть за ним следом. Глухо треснувшись об кафельный пол, то, что недавно было старшим солдатом Голубовичем, застыло у подножья лестницы в нелепой позе китайского иероглифа.
»… и я разжал руки, — электрик возбужденно жестикулировал. — Он еле успел меня поймать. Стоит передо мной бледный и говорит, ты чего, я же пошутил…»
«Ни хуя себе шуточки» — мотнул головой водитель. Он не смотрел на электрика, потому что те, кто не смотрел сегодня на дорогу, стояли сейчас на обочинах, застрявшие в сугробах. До объекта было еще километров шесть и все по гололеду.
«Иногда мне кажется, что фантасты правы, и что параллельные вселенные действительно существуют. Потому что, если я ни разу не умер в этой жизни, хотя у меня было тысячу непосредственных поводов для этого, это превращает меня в исключение из правил. А в это трудно поверить. Мне легче верить, что есть бесконечное число параллельных миров, где я иногда умираю, когда складывается подходящая ситуация, иногда нет… Среди бесчисленного множества этих миров должен быть один, в котором я не умираю НИКОГДА…»
Водитель внимательно посмотрел на электрика.
«Тебе надо было в писатели идти» — сказал он.
«На дорогу смотри!» — истерически возразил электрик.
Но было поздно.
Когда водитель КРАЗа выкарабкался из кабины, людям в «Москвиче» помощь уже не требовалась. Их стеклянные глаза отрешенно смотрели в потрескавшееся мелкой сеткой лобовое стекло, словно они до сих пор боялись не уследить за дорогой.
«Готов поспорить, ты думал, что маньяки живут исключительно на территории телевизора» — человек взял в руки «болгарку» и стал прикручивать к ней новенький алмазный диск по бетону.
Голубович не верил своим глазам. Неужели это конец?! У меня такая жизнь была, я избегал смерти тысячу раз, а сейчас меня порежет на котлеты ебанутый чикатило?! Не может быть. Должно случиться чудо.
Но чуда не произошло.
Рот Голубовича был заклеен скотчем, поэтому «болгарка» визжала одна, забрызгивая кровью пол, стены, потолок, мебель и человека с добрыми голубыми глазами, который держал её в руках.
Учеников терзало сомнение. Да, они были во всем похожи на учителя, три человека, прожившие жизнь короткую, но весьма богатую форс-мажорными ситуациями. Да, каждый раз случалось… ну, практически чудо, вырывающее их из лап смерти. Да, они, как и учитель, тоже подозревали свою избранность, но никто из них не был в ней так твердо убежден, как учитель, и никому не приходило в голову специально провоцировать критическую ситуацию, чтобы научным путем доказать свое практическое бессмертие. Каждый смотрел на свою ампулу с ядом неуверенно, однако, надо отдать им должное, страха не было ни у кого. Ребята они были с детских лет безбашенные, да и перед учителем ударить в грязь лицом не хотелось.
«Эксперимент, конечно, варварский, — заметил учитель. — Я допускаю даже, что никто из вас не является избранным. Могу также допустить, что и сам я умру, хотя, честно говоря, что-то не верится. На моей памяти столько всего удивительного, я выходил живым из кошмарнейших автокатастроф, меня било током в пять тысяч вольт, а один раз меня даже чуть не распилил на куски самый настоящий маньяк. «Болгаркой», представляете? На мое счастье, у нее был плохо закреплен диск, и, как только он её включил, диск сорвало и отрезало ему пальцы. Т. е. в своей избранности я почти уверен. Однако вера — это не настоящее знание. Все присутствующие здесь могут верить в свое бессмертие. Тем не менее, другого способа определить каждому из нас, избранный он или нет, я не вижу. Итак, позвольте мне первому…» — с этими словами учитель вскрыл ампулу и наполнил шприц её содержимым. Закатав рукав, он оглядел присутствующих, которые выжидательно смотрели на него, и сделал себе укол.
«Присоединяйтесь, господа» — учитель расплылся в улыбке.
Как они делают себе инъекции, он наблюдал уже в тумане. Значит, все-таки ошибка. Значит, все это время я морочил голову себе и другим. Избранник хуев. Простите меня, ребята. «Четыре трупа возле танка заполнят утренний пейзаж». Здравствуй, смерть…
Последнее, что он увидел, был образ из детства — ярко-голубая электрическая дуга, тянущаяся к его руке.
«Вы уже проснулись, Юра?» — голос Ежова неприятно резал ему мозги.
«Какого черта?» — простонал он.
«Просто я подменил ампулы» — сказал Ежов.
«Подменили?» — Голубовичу было трудно собрать мысли воедино.
«Да. Мы сделали себе инъекцию снотворного, вы и я. Остальные струсили в последний момент и отказались от укола… Ну, и молодцы»
«Какого черта?» — повторил Голубович.
«Просто я хотел убедиться, действительно ли вы верите в то, что говорите. И я убедился. Вы действительно сумасшедший. Претензий у меня к вам больше нет».
Постепенно Голубович начал понимать.
«Вы идиот, Саша, — сказал он. — неужели вы не понимаете, что это только подтверждает мою теорию. Я специально спровоцировал ситуацию, которая не могла закончиться иным исходом, кроме летального, и все-таки я жив. Опять жив. Не так уж и важно, как это работает — «чудесным» образом или совсем прозаичным. Вы можете думать, что обманули меня, подменив ампулы, но ведь сами вы — не более чем инструмент, которым воспользовалось мое личное бессмертие для своего очередного доказательства. Можете вы это понять, глупый вы человек?..»
Ежов пожал плечами и достал из кармана еще одну ампулу.
«Вот яд, который я заменил на снотворное, — медленно проговорил он. — Вы можете повторить эксперимент. А я пошёл…»
«И повторю! — закричал ему вслед Голубович. — Раз плюнуть!..»
Нервно сломав ампулу с ядом, он помедлил немного перед уколом, беззвучно шевеля пересохшими губами, потом сказал: «Да!..» и, сделав себе инъекцию, снова уселся в кресло — ждать, чем закончится эксперимент на этот раз.
Декабрь 2005 г.
|