СУРАТ «КАЙЯ»

Сурат
КАЙЯ
(солнечная королева)
Глава первая,
в которой рассказывается о том, как арестовали моего папашу, сделали меня всеобщим посмешищем, лишили нашего любимого шамана дочки и задумали превратить растаманскую деревню в полицейское государство.

Косой страдал раздвоением личности, потому что речь идет обо мне. Частенько Косой не знает, почему одного надо называть «он», а другого — «я». Казалось бы — все одинаковые.

Так вот, я живу на берегу болота и местные считают меня за дурачка. Иногда я веселю их скошеным левым глазом, который достался мне от дьявола, как все уверяют. Иногда рассказываю истории, а иногда вокруг Косого просто начинает твориться черт знает что.

Наша деревня — деревня растаманов, мы тут давно живём. Ганджа курим, никого не трогаем. Но иногда случаются катаклизмы.

Дело в том, что официально ганджа у нас запрщена, но её курят все. До недавнего времени нам не требовалось усилий, чтобы комфотно себя чувствовать внутри этого диалектического противоречия. Мы уважаем традиции предков, а по их традиции ганджа наркотик. Так и запишем.

Во главе деревни стоит староста, то есть он не стоит, конечно, он сидит, как правило, или лежит в гамаке курит, суть в том, что он тут самый главный. Так вот грамотный староста правильно понимает, какие законы надо исполнять, а какие просто для красоты. Совсем недавно у нас был очень грамотный староста, но он поел грибов и дематериализовался в радужной вспышке. А новый староста оказался дурачок, но не типа меня, а реальный дурачок, который решил ганджа запретить.

Эта история начинается с того, как к моему папаше пришли пять мужиков с дубинками, вырвали всю траву, которую папаша в шкафу выращивал, сожгли её во дворе, папашу связали и стали на его глазах бить об пол его любимые винилы.

— Чтобы неповадно было, — пояснил один из них.

Косой тогда сразу понял — из деревни надо валить. Он и раньше патриотом себя не чувствовал, а тут сам Джа просит.

Мой приемный папаша был философ, как и большинство жителей деревни. Он немного погоревал за траву и винилы, но тут его стали судить, и тогда он совсем просветлел, после чего собственная судьба его уже ни капельки не волновала.

Раз в день я ходил навещать его в тюрьму. Там траву курили все, так что папаша поменял шило на мыло, оставив социум ради позорного заключения.

— Вот так кли-юга и начинается, — сказал папаша Косому.

Косой, не зная что ответить на это замечание, согласно кивнул.

— Сходи что ли к шаману, поспрашивай у него, что происходит — временное помрачение или всё всерьез и надолго?

Косой привык слушать папашу и пошел к шаману.

— Ебаныйврот, — сказал шаман, — я не знаю что происходит. У меня дочку тока что увезли опричники нового старосты!

В сердце у Косого ёкнуло — очень уж любил я дочку шамана.

Громко матеря дорогу, деревья, землю, небеса и вообще — всячески богохульствуя, Косой побежал в деревню. Там его остановил патруль, проверил зрачки и отконвоировал к дому Опохмеляющегося.

Тот сидел на пеньке и задумчиво смотрел в бездну пивной кружки. Бездна, вероятно, тоже недоуменно взирала на него снизу вверх.

— Привет, Косой, — сказал он мне. — У старосты есть к тебе предложение, от которого я бы не советовал тебе отказываться.

— Интересно, — говорю.

— Открыта вакансия штатного шута при старосте. Ну, знаешь, как в старые времена было — шуты, скоморохи при дворе.

— Нормально. А я тут каким боком?

— Брось. В нашей деревне ты главный клоун. Будешь при старосте жить, непристойностями гостей смешить. Правду говорить, ничего не боясь. Хорошая работа!

— А я могу отказаться?

— Нет, конечно, — Опохмеляющийся провел рукой возле горла, намекая на единственно возможную альтернативу.

— Бля, ну я согласен тода, о чем еще тут говорить! — Косой досадливо сплюнул.

Дальше уже начинается совсем бред.

Косого отводят к каптерщику и тот, порывшись на складе минут пятнадцать, выдает Косому пестрые шмотки и раздвоенный колпак с колокольчиками.

— Дайте хоть в зеркало посмотреть, мудаки, — попросил я.

— Смотри луше в зеркало своего ума, — порекомендовал Косому каптерщик.

Что можно сказать про этого каптерщика, кроме того, что он прав? Старый растаман левых телег не гонит.

И вот приводят меня к старосте.

— Ты, парень, расслабься, — говорит он мне, — я тебя обижать не буду. Мне от тебя что нужно — не чтоб ты меня развлекал, нет, я вообще по бабам больше прикалываюсь. Мне надо чтоб ты рядом со мной тусил все время и говорил, что видишь, потому что меня параноит иногда, будто скрывается что-то от моего взгляда, не замечаю я всего происходящего в его целостности. Быват, слушаю человека и верю ему, а не замечаю, что он мне врёт.

— Ладно, — отвечаю, — чем смогу помогу, только какие основания у тебя мне верить?

— А у меня еще советник есть, — простодушно признается староста, — он будет за тобой следить, и если заметит что-нибудь нечистое, сразу мне обо всем доложит.

— А на каком основании ты веришь ему?

— А за ним будешь следить ты. И докладывать мне, если что не так. А я буду следить за вами обоими, и вообще — у меня очень широкое и многоуровневе поле внимания, сынок.

— Мне до вас, видимо, далеко.

— А надо расти. Ты думал что, тут работа за гостями шпионить? Нет, тут духовная практика, блять. Объемная деконцентрация внимания, тотальная осознанность. Путь самурая! Надо тебе хакагурэ будет дать почитать, проникнешься.

Короче, совсем меня расстроили такие превратности судьбы.

Тут приходит Опохмеляющийся.

— Ну чё, все готово к свадьбе? — спрашивает его староста. — Эх, до чего же я люблю девок портить...

— Практически всё, — отвечает Опохмеляющийся, — готово уже, только вот шаман наш, отец вашей невесты, начал ходить по домам и рассказывать всем, что мы увезли его дочку силой.

— Бля, ну поймайте его.

— Мы уже поймали, сидит. Но информация ушла в массы.

— Ну, и хуй с ней. Массы давно скурились и пребывают в позитиве.

— Поскольку дочка шамана, по мнению суеверного населения, является живым воплощением богини конопляного семени Кайи, — разводит руками Опохмеляющийся, — некоторых беспокоит её судьба.

— Так переловить некоторых.

— Пока не установлено, кто они такие.

— Установить и переловить.

Косой уже ничему не удивлялся обычно, но тут прихуел. Превратить растаманскую деревню в полицейское государство дело недостойное брахмана.

— Кстати, знакомьтесь, — говорит староста. — Опохмеляющийся, это Косой, мой шут. Косой, это Опохмеляющийся, мой советник и вообще правая рука.

— Походу он твоя голова, — говорю.

— Нормально, — говорит староста, — рубишь фишку. Вот в этом же ключе и продолжай.

— Я этого клоуна давно знаю, — говорит Опохмеляющийся. — Его пиздили в детстве много, вот он и вырос злой на весь мир, чучело косое, а кажется, будто шутит.

— Косой, мы будем использовать твой невроз в моих личных интересах, так что не расстраивайся, — заверил меня староста, после чего они с Опохмеляющимся заржали как два последних долбоёба.

Глава вторая,
в которой срывается свадьба старосты, Косого сажают в тюрьму, а пчелы разносят меня по всему свету.

Когда народ, пришедший поглазеть на свадьбу старосты и живого воплощения богини Кайи, увидел Косого в шутовском наряде, смеялись не все, многие подумали, что таким образом я борюсь с чувством собственной важности. Усевшись на полу, гости достали трубочки и пыхнули.

Опохмеляющийся прохаживался в сторонке с банкой джин-тоника.

Мне было откровенно херово, но я не подавал виду. Вскоре пришел староста. Неодобрительно покачав головой на трубочки, он перездоровался с каждым за руку, а потом уселся в кресло жениха. Сейчас должна была войти невеста, но вместо неё пришел какой-то хмырь, прошептал что-то Опохмеляющемуся на ухо и ушел. Опохмеляющийся допил джин-тоник, вытер губы и, подойдя к старосте, стал втирать ему новые известия. Староста сказал блять, встал и мрачно скрылся. Опохмеляющийся хотел сказать что-то гостям, но те уже были в гавно, поэтому он махнул рукой и поплелся вслед за старостой.

Я ничё не понял.

Идти за ними мне не хотелось, поэтому я подошел к мужикам, взял у одного трубочку и покурил.

— Что происходит? — спросил меня мужик.

— Походу какие-то неприятности со свадьбой. Невеста сбежала, думаю, — выдавая желаемое за действительное, я ткнул пальцем в небо.

— Хорошее дело!

Я внимательно посмотрел на мужика. У него была светлая свежая кожа и борода из странного сочетания коричневых и влажных волос. От него пахло смесью табака, ганджубаса и чего-то еще. Он кого-то напоминал мне. Возможно мы учились с ним в школе или курили когда-то вместе. Хороший был мужик.

— Почему ты на меня уставился? — спрашивает он.

Это сложно объяснить, тем более, что в этот момент меня берут под руки два невесть откуда взявшихся жлоба и говорят:

— Пошли.

И мы идем, вернее, меня ведут, или нас всех ведет что-то одно, не знаю, но в итоге меня приводят к старосте.

Староста лицом не светел, это мягко говоря.

— Признавайся, Косой, — говорит он Косому, а я ржу над ситуацией. — С твоей помощью невесту мою увели?

— Не, я тут не при делах, — отвечает Косой, — честно.

— Все знают, что ты неровно дышал в её сторону, — говорит мне Опохмеляющийся.

— Её все любят, — говорю.

— Не рад ты был нашей помолвке, — заявляет сароста.

— Ну, извините.

— Я ведь все равно её найду. Вон, Опохмеляющегося пущу по её следу.

— Желаю удачи.

— А ты пока посидишь у меня под замочком.

— Не верю, что этот бред в натуре происходит, — сообщает Косой сам себе, и меня уводят в тюрьму.

Когда новый староста приступил к исполнению, перым делом он приказал построить тюрьму. Все сперва удивились, но потом решили что это такой прикол и полгода всей деревней строили это исправительное заведение. Копали глину, смешивали её с соломой и возводили толстые саманные стены. Долго думали, кого же там будут держать.

Я помню, как строил камеру, в которую меня поместили.

В камере меня ждали мой приёмный папаша и шаман.

Они были такие укуренные, что им не было нужды спрашивать, как я сюда попал.

— Ваша дочка сбежала со свадьбы, — говорю я шаману. — Или её кто-то украл.

— Похуй, — отвечает шаман. — С ней ничего плохого случиться в принципе не может.

— Хорошо, коли так, — отвечаю. — Но староста послал за ней Опохмеляющегося. А это тот ещё мудило.

— Все люди в основе своей добры, — говорит шаман, и я понимаю, что ему реально все похуй.

— Папаша, — говорю, — как донести до него, что дочь его в опасности?

— А что ты хочешь, чтоб он сделал? — спрашивает меня папаша.

— Ну, не знаю, пускай мне даст такой травы, чтоб я попал в туда, куда запропастилась Кайя, чтоб я мог защитить её от Опохмеляющегося. В случае чего.

— Дай ему такую траву, — говорит папаша шаману.

— Я дам, не вопрос, — отвечает шаман. — Но по-моему план дурацкий.

— По-моему, тоже, — говорит папаша. — Но почему бы и нет?

— Вот тут ты прав, — соглашается с ним шаман, достаёт пакетик с какой-то темно-зеленой шнягой, забивает бонг и протягивает мне.

— Зацени шалфей, сынок, — говорит он.

Выпуская одновременно холодный и горячий дым ему в лицо, я стал жужжащей вибрацией. Атомами моего тела были маленькие пчелы, которых звал в полет запах нектара и цветов. Они стали разлетаться в разные стороны, в результате чего я исчез совсем, а они вылетели из окна камеры, пронеслись над лесом и болотом, рядом с которым я живу, пролетели над каким-то полем, речкой, вибрирующие и пятиглазые. В конце пути их ждали цветочные холмы.

Глава третья,
в которой я становлюсь Антоном Залипаевым и начинаю сомневаться решительно во всём, что со мной происходит.

И вот понять, что я нахожусь в Москве, в своей комнате на Тушинской, это для Косого было уже слишком. Не сумев вынести бремени такого знания, он как бы умер, уступив место личности Антона Залипаева, то есть снова меня. Антон неуклюже хватался за тающие на глазах воспоминания о том мире, откуда он только что пришел, и где, скорее всего, его никогда не было, потому что проглючило. От сальвии и не такие глюки бывают. Я запомнил несколько лиц и шутовской колпак с бубенцами, все прочее заслонила собой вспышка шока от понимания, что я не я и хата не моя.

Дрожащей рукой я полил водой из бонга шалфей, растущий на подоконнике.

А за окном была весна. Ходили девушки в коротких юбках, с голыми ногами. Пора спариваться.

Обкончав подоконник, Антон ищет зарядку от телефона, потом забивает на это дело и едет в центр Москвы на выставку картин одной художницы. Та курить не любила, но в тайне от мужа медитировала 24 часа в сутки. Сальвия почему-то не отпускает Антона, и я захожу в одну картину, на которой нарисован лес, а возвращаюсь из картины, на которой нарисован выход из леса.

Ко мне подходит молодой человек, в его руке бокал с пивом.

— Вот мы и встретились, Косой, — говорит он мне.

— Ептвоюмать, Опохмеляющийся!

— Выйдем поговорим?

— Да не, мне и тут хорошо, — че-то я засцал, представив, как Опохмеляющийся вспарывает мне брюхо за углом.

— Убивать тебя прямо тут я не собираюсь, — говорит Опохмеляющийся.

— Прикинь, а я все время думал, что я Антон Залипаев...

— Ну, мы же в трипе, вот тебя и глючит. Я тогда сразу вслед за тобой покурил. Ты из камеры как пропал, мы допросили стариков, они нам все рассказали, шаман последнюю заначку шалфея отдал. Вот же ж детская непосредственность!

— Слушай, ну как же так? У меня же тут родители живут, работа малооплачиваемая, друзья вот, — Антон кивнул на холсты.

— Все это глюк. Я тоже первые две недели считал себя хер знает кем, менеджером одним.

— Топ-менеджером?

— Все менеджеры это шестерня, и те, кто топает, и те, по ком топают, потому что у каждого есть и начальники, и подчиненные. Между начальниками и подчиненными эта шестерня и вращается, создавая иллюзию существования себя как явления.

— Нервная работа, понятно. Но ты не думал вот над чем — если я с одинаковой силой могу поверить, что я Косой и что я Антон Залипаев...

— То, возможно, ты ни то, ни другое? Конечно, думал.

— И как же ты решил проблему?

— Я выбрал путь с сердцем! Передо мной встал выбор: решить, кто я — шестерка в офисе или грозный засланец из параллельного мира? Второй вариант мне понравился больше.

— Да? А мне, пожалуй, между шутом в растаманско-полицейском государстве там и шутом в этой большой полицейско-растаманской деревне тут — найти разницу трудновато.

— Но тут, по-моему, забавнее. Техногенная среда, свои приколы.

И на этой жизнерадостной ноте они расстаются друг с другом. Дальнейшее разворачивается непредсказуемо.

Антон бросает работу, едет в Крым, полгода тусит там с местными растаманами, курит бахчисарайскую траву, иногда вспоминает какие-то эпизоды из жизни Косого, девушку по имени Кайя, а в особенности своё родное болото во мхах. Эти навязчивые, но, возможно, ложные воспоминания обламывают мне весь кайф от жизни. Бывает, я ем грибы и вижу Кайю, она говорит, чтобы я не оставлял надежды — она уже совсем рядом. Тогда Косой говорит себе — важно помнить, что я Косой, а никакой не Антон, это очень важно помнить.

Но он каждый раз снова все забывает, потому что Антона Залипаева не устраивают расклады, согласно которым Косой настоящий, а Залипаев нет.

У Залипаева, между прочим, тоже была несчастная любовь, ребенок от развалившегося брака и мечта уехать в Камбоджу. Короче, психологический груз прошлого даже потяжелее, чем у Косого, который всю жизнь прокурил на своем болоте, наслаждаясь пеньем комаров.

Иногда я психовал и велся на сиюминутное решение самоидентифицироваться по жребию. Просто кинуть монету. Выпадет орел — я Антон Залипаев, решка — Косой. Но я не мог полностью доверять монете, которая, возможно, была просто плод моего больного воображения.

Я вырезаю себе новую трубку из бамбука, купленного в Икее. Хорошая трава помогает мне понять, что верна моя самая первая догадка — я не Косой и не Антон, я — поле для деятельности этих персонажей. Я пространство ума, где, откуда и куда происходит происходящее. Но потом, хотя это и происходит как отражение в зеркале ума, форма овладевает мною так, что я начинаю считать себя ею. Ведь зеркало и отражение нераздельны.

Выходит, я и Антон, и Косой, и Опохмеляющийся, и Кайя, и Шаман...

И тут во мне возникает шаман.

— Наша встреча стала возможной в силу того, что тебе стало ясно, что ты это я, — говорит он мне.

— Совсем я тут запутался, — говорю я ему, — тебе очень надо было давать мне эту траву?

— Это была твоя идея! — говорит он. — А я сразу сказал, что план дурацкий. Тебе теперь или лечиться долго надо, самоиднтификацию восстанавливать, а это дело практически безнадежное, или забить на всё и в смирении наблюдать за собственной деградацией.

— Я не могу действовать, когда у меня отсутствует память о мотивации!

— Перед тобой стоит задача. Возьми и реши её.

— Блять. Ладно-ладно, ты это я, я помню, поэтому ты говоришь то, что я хочу сказать самому себе. Но почему я говорю себе противоположное тому, что сказал бы сам?

— Потому что здесь ты, не будучи скован определенной личностью, заинтересован во всём, включая противоположности.

Внезапно у меня возникла потребность прекратить этот внутренний диалог. Внутри меня зажегся свет, в котором пропали и Косой, и шаман, и вся их трехмерная реальность.

Возвратился я из-за того, что чей-то голос произнес в самом центре моего существа:

— А я водку люблю!

Глава четвертая,
в которой мы оказываемся на черноморском побережье, где Косой знакомится с карманником Витей по кличке Москвич и вынужденно занимается с ним практической магией.

Я с трудом вспоминаю, что этого человека зовут по-разному. Он говорит:

— Вид у тебя, парень, отсутствующий. Видать, поносило по ясну свету.

— Что вы знаете о ясном свете?

— Да вот, — человек обвел рукой вокруг. — Но вообще-то я водку люблю!

Местный философ, в Москве работает вором. Ходит по вагонам метро и потрошит людям карманы. «Пущай спят», — говорит он о людях.

— У меня раздвоение личности, — говорю.

— Твоя проблема не в том, что у тебя две личности, — тут он наливает себе стограм, — а в том, что ты хочешь выбрать одну из них. Что автоматически ущемляет интересы другой. Подавлением мы ничего хорошего тут не добьемся! А что если попробовать жить две жизни в полную силу? У тебя большой потенциал, парень, ты еще можешь сверкнуть. Гарантирую тебе незабываемые ощущения, хотя сам я предпочитаю пить водку, говорил уже вроде бы.

— Меня тошнит с неё.

— Не повезло. Водка дарит смелость! И ощущение вечности.

Некоторое время мы бесцельно втыкаем на морские волны. Всю жизнь Антон хотел жить возле моря или болота. Летом он уезжал в Крым, а зимой зарабатывал в Москве на лето.

— Помню, был я пионером, — неожиданно сообщил вор, — алый галстук носил. Давал клятвы Ленину, отдавал салют его белоснежному бюсту.

— А я октябренком был, — говорит Антон.

— Воровать я начал уже тогда. Меня поразил раз и навсегда тот факт, что люди на улице находятся в трансе. Можно подойти к человеку, вынуть у него из жопы затычку, а он и не заметит. Цивилизация загипнотизированных существ, ебиивомать! — с этими словами вор догнал какого-то, действительно, немного сонамбулического туриста, вынул у него из кармана кошелек и вернулся к Косому. — Я вот всегда и за всем наблюдаю очень внимательно. Все прочие смотрят как бы внутрь себя. Помотришь человеку в глаза, а они в этот момент следят за невидимым тебе кино. Ты его видишь, а он тебя нет. А потом я растворяюсь в пространстве и становлюсь прозрачным. Я уже человек-невидимка, я стал тоньше воздуха. И тогда рука неощутимо втекает в нужные карманы, достает деньги, моя ладонь обшаривает коматозные тела как ветерком овевает...

— Да, дед, серьезная у тебя работа, — говорю. — Хотя для тебя это, наверное, стиль жизни.

— И в том же пионерском возрасте, — продолжает он как ни в чем ни бывало, — я полюбил водку. Мы с ребятами любили сообразить на троих. Идеальная пропорция! Ушел страх. Пришло веселье.

— И похмельный синдром.

— И он тоже, сука! Хотя много лет я не чувствовал никакого похмелья по утрам, голова у меня не болела, крепкое здоровье было, видать. А водка, водка это русский дзэн, прозрачный и обжигающий. И я не считаю, что ты должен пить, это не каждому дано.

— Мне не дано, — соглашаюсь я.

— Короче, воровство как духовная практика, водка как тантра плюс немного божественной милости — и я стал мастером по решению любых проблем!

— Тебя как зовут, дед?

— Витя.

— Вот у меня, Витя, такая проблема. Я очень ищу одного человека и не могу найти. Все, что я знаю, это то, что я должен искать в среде тех, кто дует.

— Не надо подходить к миру как шерлок холмс. Чтобы находить, вовсе не обязательно искать.

— Что же, надо сидеть сложа руки и ждать?

— Почти. Ты, наверное, человек совсем от жизни отсталый в своем Крыму. А мы в Москве давно уже все на магическую реальность перешли. Все в городе асфальта и бетона, где каждый что-то типа чемпиона по трассерфингу реальности. Хотя, говоря откровенно, по доброй воле я бы этим не занимался бы никогда. Дело оно, конечно, интересное, но я, вообще-то, водку люблю намного больше.

— Вы там колдуны, что ли, все уже?

— Ну, да, чувак! А как иначе теперь? Не колдонёшь не проживёшь.

— Так. И что ты мне в таком случае посоветуешь?

— Всё очень просто. Ты должен четко вербально сформулировать, чего ты хочешь. Ты должен визуально очень ярко представить себе это. Одновременно со всем этим ты должен эмоционально прочувствовать желаемое как можно сильнее. А потом полностью забыть об этом.

— Хуясе, технология.

— Там все очень логично, не переживай.

— Ну, ладно, сформулировать, представить и прочувствовать я кое-как еще смогу. Но забыть... Это все равно что не думать о белой медведице с голубыми глазами, потому что она бежит нам навстречу.

— А ты войди в глубокую медитацию.

— Да я и в неглубокю хер знает как войти, — совсем меня расстроил этот Витя, однако.

— А ты водки выпей — мигом войдешь, причем сразу в глубокую.

— Да не лезет она в меня!

— Тогда, сделаем так. Я возьму вот эту доску, стану позади тебя и дам тебе десять минут, чтобы ты изо всех сил визуализировал цель, а потом ебну тебя по башке. Ты вырубишься и на какое-то время полностью забудешь о своей цели. Думаю, этого будет вполне достаточно.

— Ты уверен?

— В магии работает только творческий подход.

— Окей, согласен.

Я закрыл глаза. Как сформулировать желаемое: «Я хочу найти Кайю, хочу быть там, где находится она!», как представить себе желаемое — вот её лицо, желто-зелёные глаза и светлые волосы, вот звук её голоса, достаточно ли этого, как это прочувствовать — если я увижу её, я превращусь в щенка, — Косой был уверен в этом, — который прыгает вокруг её ног и, глупо повизгивая, виляет хвостом от радости и обожания.

Сначала в моём сердце натянулась какая-то щемящая струна, а потом в мой череп — сзади — сокрушительно ёбнуло чем-то, не знаю даже как вам сказать, чем-то средним между сверхзвуковым астероидом и бейсбольной битой.

Глава пятая,
в которой мне пытаются вернуть то, чем я не владел, а я рассказываю историю рождения Косого, после чего приходится кое-что вспомнить на минутку.

В результате витиного удара я потерял память. Витю хотели сдать в милицию, но потом обломались.

За мной ухаживали какие-то ребята-растаманы из Москвы, мальчик и девочка, взяли шефство так сказать. Девочка знакомила меня с реальностью, мальчик в основном накуривал.

— Посмотри, — девочка тыкала мне в руки книжку подводного, — это я по астрологии заморочилась.

— Понюхай, — говорила она, — запахи клевая заморочка.

— Смотри, смотри, как чуваки заморочились!

Она мне нравилась. Первое, что она постаралась внедрить в моё сознание, это то, что всё может стать заморочкой. Второе — то, что оцениевание заморочек это метазаморочка.

Потом она научила меня рисовать.

А потом приходил мальчик и показывал мне бульбулятор. Я говорил да, мальчик забивал в бульбулятор шишки и мы накуривались с ним до того, что я забывал все, чему меня учила девочка накануне. Мальчика устраивали такие расклады, он практиковал «неприобретение плода» или действие без выгоды, а вот я не знал, что и думать.

Однако мне такая жизнь стала по кайфу.

Мы ели мдма, и горячий воздух вокруг костра дышал любовью.

Мы пытались найти на конском навозе копрофильные псилоцибы, и неизменно терпели неудачу.

В один прекрасный день Косой сказал:

— Я вспомнил! Меня зовут Антон!

Возвращение памяти отмечали кислотой, под которой я снова всё забыл.

— Возможно тебя заебал контент, — предположил мальчик, — и ты стряхиваешь его при первой возможности.

— Я вот тоже заметила, — сказала девочка, — учу его, учу, а он только еще больше разучивается...

— Ну, вот скажи, не думая, — предложил мальчик, — кто были твои родители?

Я честно не подумал, прежде чем ответить:

— Мой отец торговал волшебными книгами со всего света. У него был самый пыльный магазин в мире. Он жил с моей мамой в городе, где власть принадлежала волшебникам, потому что им она была нужна меньше всего. Когда к власти пришли бандиты, волшебники обрадовалсь бы, если бы их не поубивали перед этим. Бандиты, ставшие во главе города, потребовали от населения дань, от каждого по возможностям. Вежливо попросили денег и у моего отца, но отец был, во-первых, небогат, а во-вторых — его жена была на втором месяце беременности мною. Поэтому он ничего им не дал и стал собирать вещи, чтобы покинуть любимый город навсегда. Он немного не успел — его сожгли вместе с самым пыльным магазином в мире и всеми волшебными книжками. Тогда моей матерью овладело странное безумие, она пошла к убийцам и сказала:

— Раз вы забрали моего мужа, то теперь вы все должны стать моими мужьями.

Они тут же её изнасиловали и, уж не знаю, сколько их там было, перезаразили её всем, чем только можно. Месяц она жила с ними и была совершенно счастлива от любви ко всем живым и мертвым существам во вселенной, а потом они заметили, что она беременна, вывезли её за пределы города и зачем-то бросили в речку с моста, я думаю — просто по приколу. Убивать не стали — и на том спасибо. Она выбралась на берег, долго блуждала в этом своем дремучем безумии и, наконец, обнаружила там наш лес и нашу деревню. Где её и приютил мой приёмный папаша. Он устроил ей интенсивную ганджатерапию на оставшиеся месяцы до моего рождения, во время которого она благополучно отдала Богу душу.

— Хуясе история, — сказала девочка. — Это правда?

— Не знаю, — признался Антон, — сам впервые слышу! Вообще мои родители до сих пор проживают в Киеве, надеюсь, в добром здравии. Меня попросили ответить, не подумав, вот я и не подумал.

— Мы ухаживаем за тобой, чтобы ты вспомнил, — сказала девочка, — но вспомнил не ту свою жизнь, в котрой ты Антон Залипаев, а ту, в которой ты деревенский дурачок. Ты же так долго искал меня, вспомни!

— Возможно, — говорю, — вы знаете что-то, чего не знаю я.

— Ты помнишь такое имя — Кайя?

— Дхарма Кайя? Или «просто Мария»?

— Ты сделал один магический ритуал, чтобы меня найти, но занятия магией обычно требуют платы, и ты расплатился своей памятью...

— Я великий маг, йобана! Ну да, точно, это вы тут в вашем Крыму отстали от жизни, а у нас в Москве все давно перешли на магическую реальность!

— ...и я подумала — может, под кислой ты вспомнишь. И ты вспомнил кое-что. Теперь вспомни остальное, Косой!

— Меня так все детство дразнили, — вдруг обижается Антон, — и от тебя я меньше всего мог ожидать... ты же мне очень нравишься... жизнь гавно, короче...

— Ну-ну, — девочка целует Косого в лоб, — я и не думала тебя обижать. Я тебя тоже очень люблю. Хочешь узнать секрет, который узнала твоя мама? Мы все друг друга любим.

— Ты говоришь о «маме» из бредовой страшной сказки?!

— Которую ты сам же и придумал.

— Я?!

— Ну, если ты пошаришь в памяти еще глубже, то под личной историей Косого обнаружишь, что кроме тебя и меня вообще никого нет. Мы сидим с тобой и курим вечность. За вдохом всегда следует выдох. Ты выдыхаешь меня и я оживляю придуманный тобою мир, ведь я сама жизнь. Это — настоящее воспоминание, потому что не нуждается в доказательствах.

— Верно, — тут до меня наконец-то доходит, — значит, ты это снова я. А я, дурак, искал тебя!

Я ничего не отвечаю себе.

Я смотрю в свои сине-желто-зелёные глаза, которые смотрят в мои серые.

Так я нашел, что искал.

А потом снова потерял.

Потому что после кислоты всегда следует покурить! И во время тоже хорошо, а уж после — сам Бог велел.

— Чё-то мы с тобой на такие глючные темы в трипе разговаривали, — говорит Антон девочке, а девочка ничего не говорит, лишь покачивает моей головой, улыбаясь.

Глава шестая,
в которой я снова становлюсь Косым, Витя решает чужие проблемы, потому что своих у него нет, а над лесом зависает мерцающий туман.

Когда Майя с Кириллом уехали к себе в свою Москву, оставив меня в моём Крыму, Антон, конечно же, затосковал.

В этом состоянии его и нашел Опохмеляющийся. Он появился перед моей палаткой в рваных джинсовых шортах, с таким большим рюкзаком за плечами, что я первоначально принял его за могильную плиту, которую он решил притащить в Крым для своих темных дел. В руке его сверкала пивная банка.

— Кого я вижу — Косой! — вполне себе радостно сказал Опохмеляющийся. — Покурим?

— Ты стал курить?!

— Однажды я шел по дороге из Днепропетровска в Новомосковск. Там меня объял великий свет, и Джа сказал мне: «Что же ты гонишь меня, Опохмеляющийся, трудно же идти тебе против рожна!» — после этого я пришел в Новомосковск и первым делом намутил там ганджи. Покурив её, я на три дня ослеп и стал другим человеком.

— Ты иеешь в виду — совсем другим?

— Ну, так, одной свободомыслящей девушкой...

— Нормально.

— А что это ты смотришь?

— Это рисунки другой свободомыслящей девушки, — говорит Косой, показывая тетрадь Опохмеляющемуся. — Она уехала отсюда два дня назад.

В тетради цветными карандашами и черной гелиевой ручкой были нарисованы цветочные холмы с летающими над ними пчелами, семейство говорящих сусликов и речка по имени Луна.

На лице Опохмеляющегося подскальзывается тень, но потом снова наступает день.

— Значит, ты нашел её, Косой, — говорит он.

— По иронии судьбы, — отвечает Косой, — я вспомнил о том, что я Косой, минуту назад, когда тебя увидел. До этого я был Антон Залипаев и думал, что просто провожу здесь лето.

— То есть ты не знал, что она это она?!

— Понятия не имел.

Тут мы можем представить себе их чувства. Оба ищут одну и ту же девушку, и вряд ли ради того, чтобы спасти её от рук Опохмеляющегося или вернуть к алтарю. Но находит её Антон Залипаев, которому вообще непонятно за что судьба такие подарки делает, прямо зло берет, честное слово!

И пока они мужественно индульгируют в жалости к себе, к ним подходит карманник Витя.

— Вижу человека, который понимает алкоголь! — говорит он и суёт Опохмеляющемуся руку то ли для рукопожатия, то ли для поцелуя — в целом неясно, но весьма внушительно. — Витя, люблю водку.

— А я — Вечно Опохмеляющийся.

— Вижу! Выпьем?

— Погоди, Витя, — говорит Опохмеляющийся, — дай рюзак куда-нить кину.

— Лады, — Витя смотрит в Спину Опохмеляющегося. — Знаешь его?

— Знал, — говорит Косой, — очень плохой человек был раньше, а как сейчас — не знаю.

— Понятно, — говорит Витя, а тут и Опохмеляющийся подкатывает. — Дорогой гость! Мы вынуждены подвергнуть тебя одному небольшому, но сверх всякой меры чудесному ритуалу!

— Чё за ритуал? — Опохмеляющийся вопросительно смотрит на меня, а я не знаю, что сказать.

— Садись в медитативную позу, — командует Витя, — и закрой глаза.

Опохмеляющийся честно садится на землю, срестив ноги по-турецки. Неслышно подобрав валяющуюся в траве сковородку, Витя встает за спиной у Опохмеляющегося.

— Чтобы поселиться тут, ты должен сделать одну вещь, но не отнесись к ней как формльности! Представь себе свою самую заветную мечту. Самая заветная мечта это такая мечта, о которой даже мечтать страшно. Потому что это — такая мечта, которая сделает тебя абсолютно счастливым. Сформулируй её в словах, про себя, вслух говорить ничего не надо. Представь её в своем воображении как можно ярче! И прочувствуй её как можно сильнее.

Когда дыхание у Опохмеляющегося выровнялось, я закрыл глаза руками, а Витя сделал подачу сковородкой — пумммм!.. — и Опохмеляющийся лежит в траве без чувств.

— У тебя лсд еще осталось? — спрашивает Витя Косого.

— Еще полторы тыщщи, — признаюсь я.

— Тащи сюда!

После этого происходит самая странная вещь, которую я когда-либо наблюдал.

Витя разбавляет кислоту водкой и вливает её в глотку начинающему приходить в себя Опохмеляющемуся. Всю полторашку.

В начале Опохмеляющийся глядит на нас со страхом и недоверием.

— Что вы со мной сделаааааооооууууууууииииииииииии.... ооооооууууиииии!!! — говорит он. — Ууууууааааххх.... ууууооооооуууууу...

Радужно мерцая, он минут пятнадцать валяется в траве, а потом начинает растекаться, мы собираем его в банки, пластиковые баклажки, кружки и котелки.

Как жидкость Опохмеляющийся напоминает разноцветный суп.

Мы все слили в один большой котел и поставили на огонь.

Опохмеляющийся испарился часа за два. Целую неделю он висел частично над поляной, частично между деревьев в виде белого тумана.

Потом стал снова оформляться.

— Спасибо, — сказал он Вите, когда смог разговаривать. — Вы помогли мне исполнить мою мечту.

После чего превратился в альбатроса.

И улетел.

Глава седьмая,
в которой Антон Залипаев разговаивает с Косым один на один, а потом снова приходится выбирать между двумя стульями, после чего наша история плавно подходит к концу на самом интересном месте.

Блин, прямо сердце кровью обливается закачивать рассказ, а ведь уже всё.

Миссию свою Косой выполнил, преследователь сбежавшей невесты обезврежен и просветлен, герой не требует награды и всё такое.

Когда некогда опохмеляющийся альбатрос стал хуй различимой точкой в небе, Косому стало плохо и он заполз в залипаевскую палатку вздремнуть или просто полежать пока колбасня не пройдет.

И снится ему сон, в котором он, Косой, встречает Антона Залипаева.

Косой одет в свой шутовской наряд, малейшее движение его головы сопровождает дурацкое позвякивание колокольчиков.

Антон Залипаев, тем временем, заряжает мокрый.

— Ты пойми меня правильно, Косой, — говорит он после пары-тройки напасов, — я против тебя ничего не имею. Кроме того, что ты регулярно пользуешься моим телом. Иногда и я тебя обламываю, не спорю! Мне очень жаль, что ты так и не встретил свою Кайю. И понимаю твои чувства, я тоже её полюбил за то время, пока жил с ребятами. Но и ты меня пойми — у меня жена скоро из Индии возвращается, а тут ты. Потом я к дочке съездить хочу, там массу траблов решить нужно, и я снова не уверен, что этим должен заниматься кто-то кроме меня. А ты свои дела закончил. Может, вернёшься уже домой в это твое село, как там его... Хреново?

— Хорошево.

— В Хорошево, точняк. Очень тебя прошу — найди какой-нибудь способ, пожалуйста.

— Я постараюсь, — говорит Косой.

После этого Антон исчезает и на его месте появляется шаман, отец Кайи.

— Как вы можете из пластика курить, не понимаю, — подозрительно косится он на бульбулятор, — то ли дело бамбук! Я тебе как раз две трубочки привез, возьмешь себе одну на выбор.

— Да мне похуй на трубочки, — вздыхает Косой.

— Понимаю, — говорит шаман, — как не понять. Но не хватит ли горевать над своей судьбой? Хоть мы с тобой курим этот мир целую вечность и, по правде говоря, кроме нас тут никого нет, а человек ты молодой, всё у тебя спереди, как говорится. Трубки, которые я тебе принес, являются билетами в один конец, как, впрочем, и любые другие билеты. Залипаев тебе правильные вещи только что говорил. Ты своё дело сделал, сделал его для самого себя, но я, так и быть, все равно скажу тебе спасибо за то, что спас мою любимую ласточку от брака с ебанутым бандитом. Тебе сейчас меньше всего хочется покидать этот мир, ведь она живет здесь, но поверь мне — тебе не место рядом с ней. Ты же даже работать не любишь, только куришь с утра до вечера. Люди, которые могут содержать семью, становятся домохозяевами, а люди, которые курят с утра до вечера, никем не становятся, потому что ни они социуму не нужны, ни им социум не нужен, правильно я говорю? Правильно. Иногда, разве что, они становятся шаманами, и это, Косой, не удивляйся, и есть истинная цель моего к тебе визита. Видишь ли...

— Стар ты стал?

— Точняк, — улыбнулся шаман, — не то, чтоб меня всё заебло, просто всему своё время. Пора мне готовить себе замену. И я не вижу никого, кроме тебя, на эту маргинальную роль. Более того, думаю, тебе понравится. Сюрпризов будет больше, чем ты ожидаешь. Хотя шаманы за это платят страшную на первый взгляд цену — они оставляют всё, что им было дорого.

— Да не интересует меня всё это! — в сердцах говорит Косой. — Хотя выбора походу нет.

— Выбор всегда есть, — говорит шаман и кладёт перед Косым две трубки из тростника. — Вот эта трубка — трубка волшебства. А эта — трубка свободы. Какую из них ты выберешь? При этом учти — обе заебательские.

— А в чем разница между волшебством и свободой?

— Подумай! Передо мной-то дурачка играть не надо.

— Главное, чтоб это снова не был выбор между «хочу, но не могу» и «могу, но не хочу».

— Если тебя интересует вариант «хочу и могу», бери волшебную трубку. Тогда тебя ждет путь Вечно Опохмеляющегося. Ты будешь курить эту трубку и наполнять дымом своё тело сновидения, пока оно не станет всемогущим. Ты сможешь войти в сон любого человека, даже в сон Кайи, и общаться там с ним. Можешь сам создавать миры и людей, даже можешь создать свою собственную, персональню Кайю. И многое другое.

— А что ты можешь сказать про трубку свободы.

— Про трубку свободы я не могу ничего сказать, кроме того, что это действительно трубка свободы. Если ты будешь курить её, тебя ждут неожиданности, о которых я не имею ни малейшего понятия.

— А сам-то ты какую трубку выбрал в своё время?

— Она сама меня выбрала, вот в чем штука! Возможно, с тобой произойдет то же самое.

— Ну...

— Выбирай!

Я посмотрел на трубки и взял одну из них. Почему-то с самого начала я уже знал, какую выберу.

— До встречи, — сказал шаман, и дальше Косому стали сниться какие-то невразумительные события.

Когда он проснулся, трубка лежала в его ладони.

Молча сказав до свиданья черному морю, лесу, скалам и всей нашей земле в целом, я достал из рюкзака пакетик с шаманской сальвией и набил свою новую трубку шалфеем.

Я сделал вдох здесь, а выдохнул уже в другом месте.

Косой сидел на вершине небольшого холма, устланного шелестящей травой. Таких холмов вокруг было много, целое семейство или даже небольшое племя. Между холмами струилась наполненная лунным светом речка.

— Тебе надо еще раз покурить, на этом холме, — сказал кто-то.

Косой обернулся и увидел, что с ним разговаривает... суслик.

— Мы уже знакомы, — сказал суслик Косому, — ты видел меня на рисунке.

— То есть я — внутри рисунка?!

— Нет, зачем же. Ты внутри того пространства, в котором было увидено то, что потом было нарисовано.

— Я внутри...

— Внутри неё. Тебе только осталось еще один раз покурить.

— Боже, какой же здесь теплый и свежий ветер. Я никуда не хочу отсюда уходить!!! — заплакал Косой. — Не прогоняйте меня отсюда!

— Не бойся, ты никуда не уйдешь. Не веришь?! Суслики никогда не врут!

— Хорошо, — с этими словами я вытираю слезы на лице Косого, снова набиваю трубку сальвией, поджигаю, затягиваюсь.

Колокольчики на его колпаке начинают звенеть от сотрясающей моё тело вибрации.

— Это хуйня, — говорит суслик, — главное — пчелы.

Колокольчики превращаются в пчел и улетают с колпака, затем и сам колпак разлетается пчелиным роем.

— Хотя и пчелы, — добавляет суслик, — тоже хуйня.

После этих слов пчелы тают и становятся просто ветром.

Я смотрю на свою руку — она превращается в пчел. Я смотрю на пчел — они превращаются в пространство.

Когда Косой полностью растворился в своей любимой, в Москве наступило утро, и Майя проснулась у себя в квартире с чувством, что Косой где-то здесь, а вот где же именно — нифига непонятно.

Тогда она решила полить цветы.

Айс Кул, 2010 г.