Сурат «Насилие света»

Сурат

2. Насилие света

Во первых, довольно-таки сложно выступать с философской речью против света.

Жак Деррида. "Насилие света"

Недалеки от истины те, кто отказывает философии в праве быть наукой, ибо это чистое искусство, но еще более близки к ней те, кто отказывает искусству в праве быть искусством, ибо это чистая наука. Любая истинная наука это всегда теория искусства, тогда как любое истинное искусство это всегда научная практика. Наука постигает законы искусства, которое является их практическим воплощением. И заблуждаются те, кто полагает, что предметом науки является не искусство, а жизнь, потому что искусство (и мастерство – это синонимы) это и есть жизнь, но подчиненная разумным законам, т.е. нуждам человека, тогда как обычная жизнь подчинена самой себе. Не следует также рассматривать искусство как нечто отдельное от жизни – вторую природу. Есть только одна природа, а искусство – лишь малая часть ее. Природа – не Бог, она не действует непосредственно, но у нее «нет других рук, кроме наших». Истина в том, что, кроме ее созданий, не существует никакой природы. Это не следует понимать так, что нет Бога, кроме человека, потому что человек – крошечный фрагмент человечества, о единстве которого говорить, по меньшей мере, глупо. Бог – это не жизнь, но ее смысл, то есть абстрактное понятие, синоним природы. Поэтому рассматривать искусство как нечто отдельное от природы, некий внешний фактор влияния в отношении к ней, равнозначно тому, как если бы мы полагали в качестве второй природы муравейник.

То, что человек ощущает себя субъектом в объективном мире, мешает ему видеть, что весь объективный мир есть не более, чем совокупность множества субъектов, тождественных друг другу в степени своей субъективности. Следовательно, глупо полагать, что человек, навязывающий природе свои законы, поступает вопреки ей, ибо человек – это и есть природа, которая в своем эксперименте развития пытается опробовать эффективность разумных законов в противовес естественным. То, что естественные законы оказываются более разумными, чем так называемые разумные, говорит лишь о том, что на данный момент эксперимент неуспешен, однако из этого не следует, что человек совершил преступление перед природой или Богом, за которое он должен раскаиваться. Если человек или его разум – ошибка природы, она должна заплатить за эту ошибку, испытывая на своей шкуре последствия всех ошибок, совершаемых человеческим разумом, который никого не просил о своем создании. Если же человек – необходимая ступень эволюции, то следует перетерпеть и эволюцию самого человека, которая вполне способна оказаться единственно возможной эволюцией природы.

Из-за того, что человек – нелинейное существо, неразумно говорить о каком-то едином направлении его эволюции. Ограничение эволюции природы рамками эволюции одного только человека также имеет свои недостатки. Мы ничего не знаем об эволюции других живых существ, хотя и принято считать, что с ними не происходило никаких изменений на протяжении тысячелетий. Вполне возможно, что большая часть флоры и фауны никак не изменилась внешне за тот небольшой период времени, когда человек мог наблюдать за этими изменениями, но кто знает, в какую сторону изменились душевные качества ворон, крокодилов и бурундуков за последние миллион лет? Ведь эволюция – и во многом это справедливо – рассматривается как история выживания, тогда как для нас наибольший интерес представляет развитие того, что более или менее определенно обречено на гибель. Высшая степень разумности противоречит принципу выживания, поэтому задача ее сохранения, не говоря уже о дальнейшем развитии, представляет собой вызов ей же и возможность доказать, достойна ли она существовать внутри этого мира или нет.

Опыт или история, тем не менее, свидетельствуют, что сохранение и развитие невозможны без применения принципа выживания, который есть насилие. Причиной насилия являются либо естественные, либо благие намерения. Каждый поступает так, как ему за благо рассудится, проблема лишь в том, что у каждого это выходит по разному. Именно индивидуальность шкалы ценностей является основной помехой их реализации. В каком-то смысле, природа – это эксперимент общения, и индивидуальная эволюция всегда приводит к вырождению. Поэтому каждый субъект, который упирается в очевидность этого факта, оказывается перед выбором между естественной смертью и искусственной жизнью. Смерть естественна потому, что соответствует индивидуальным стремлениям субъекта, а жизнь искусственна потому, что для ее трансперсональной реализации субъект должен приложить усилия, близкие к пограничным. Трансформация человека невозможна без насилия над собой, равно как и его выживание невозможно без трансформации. Буквально это значит, что без насилия над собой жизнь (понятие жизни здесь полностью противоположно широко употребляемому слову, которое обозначает неуклонное движение к смерти) не может быть естественна для человека, однако это насилие не выходит за рамки индивидуального развития. Что касается коллективной эволюции, то она не представляется возможной без насилия над другими. С одной стороны, реализация этих принципов, по меньшей мере, неэтична. С другой стороны, человек, который не в состоянии противостоять насилию, не заслуживает жить или, иными словами, быть человеком – это или обслуживающая машина, или поврежденный механизм, непригодный в сервисе. То есть он не в состоянии жить так, как ему за благо рассудится, поэтому вполне этично рассудить это благо за него. Человек, который справляется с этой задачей самостоятельно, способен также и противостоять насилию, более того – он сам производит насилие над собой и другими, ибо насилие – это природа сильного человека точно так же, как и подчинение – природа слабого.

Насилие никогда не может быть оправдано теми, кто ему подвергается, если трансформация не является его результатом. Под трансформацией следует иметь в виду не изменение вообще, но лишь переход к состоянию, которое качественно отличается от предыдущего и требует самосохранения. Если насилие не ведет к трансформации, его результат – деформация, разрушение. Как созидательное, так и разрушительное насилие определяются таковыми по своим результатам, а не направлению, ибо и созидание может не всегда быть успешным, и разрушение – не всегда деструктивным. В сущности, разрушительное насилие вообще не следует рассматривать как насилие, ибо его причиной является именно отсутствие силы, тогда как реальное насилие есть ее естественное проявление. Для того, чтобы разрушить систему, сила не нужна – достаточно лишь знания слабых мест, но трансформировать систему одним только знанием не представляется возможным – это слишком большое искусство, мастером которого никогда не стать слабому.

Следующая проблема заключается в том, что силы также недостаточно, если не разработана правильная стратегия ее применения. Непосредственное воздействие со стороны может на какое-то время изменить бытие человека, но не затронет принципов, по которым он привык жить ранее, результатом чего также может стать деформация системы. Все знают, что бесполезно давать голодному рыбу – следует дать ему удочку, чтобы он стал независим от внешних влияний и научился сам влиять на среду. Поэтому наиболее эффективной формой созидательного насилия следует считать не непосредственное воздействие, но косвенное воспитание, результатом которого должна быть, прежде всего, самостоятельность системы, когда побудительный мотив насилия по отношению к ней становится ее собственным мотивом и стимулом к самотрансформации. Следовательно, наилучший способ изменить систему – сделать так, чтобы она изменилась сама. Это полностью соответствует всему вышесказанному. Воспитание нельзя применять ко взрослому человеку, потому что он в нем не нуждается. Точно также нельзя уважать свободу ребенка, потому что он ею не обладает, а предоставить ему ее – значит убить его. Однако совершать насилие над ребенком этически оправданная и, более того, одобренная мера, тогда как совершать насилие над человеком, который думает, что он взрослый, общепринято считать чем-то аморальным. Это действительно аморально, так как не имеет ничего общего с коллективной моралью, суть которой в том, что свобода одного человека заканчивается там, где начинается свобода другого. Это не удивительно, ибо мораль слабых людей – это всегда лицемерие. Истина в том, что свобода человека не может закончиться нигде, потому что она нигде и не начиналась. Инфантильное мировоззрение лишает своего обладателя прав судить о чужой морали, поэтому решение всегда остается за силой. В конце концов, иллюзия свободы – это не личный выбор каждого, кто в нее верит, но результат влияния тех сил, которым выгодно, чтобы человек считал себя свободным.

В конституции любой страны первым пунктом стоит свобода ее граждан, тогда как все остальные пункты полностью опровергают ее, не говоря уже о реальном положении вещей. Однако в рамках конституции такая формулировка более, чем уместна, потому что конституция излагает законы человеческого общежития, в которых каждый заинтересован, ибо они призваны обеспечивать биовыживание и относительный комфорт граждан. Но человек стремится выжить не только биологически и пытается применить конституционные формулировки ко всем остальным сферам своей жизни. Биологическая жизнь неконцептуальна, и было бы странно, если бы законы ее сохранения соответствовали логике, но жизнь сама по себе не делится на биологическую и психологическую точно так же, как природа не делится на первую и вторую, поэтому законы социума не могут ограничиваться принципами коллективного биовыживания. Между прочим, право на свободу вероисповедания введено в конституцию не потому что религиозная монополия – это насилие над сознанием, которое отвратительно само по себе, а потому что наиболее простой способ изменить сознание иноверца заключается в уничтожении его физического тела.

Следовательно, нет такого защитного механизма, который бы не был разумен до появления необходимости его преодолеть или разрушить. Как бы глупо ни звучали общественные установки, их изменение может быть уместным лишь в редких индивидуальных случаях. О коллективном изменении нужно забыть до тех пор, пока количество этих индивидуальных случаев не переростет в коллективное качество, и любые иные пути – деструктивны. Считается, что в этом основное отличие революции от эволюции. Первая меняет структуру, тогда как вторая – законы ее формирования. Если камень бросить вверх, это будет революция против установившихся законов гравитации, и рано или поздно он вновь упадет на землю. Поэтому подъем человеческого сознания с помощью непосредственного влияния извне заранее обречен на неудачу. Человек – это микрокосм, вселенная в миниатюре, и никто, кроме него самого, не в силах изменить его внутреннюю гравитацию. Для того, кто сумел это сделать, вопрос насилия становится также и вопросом сострадания. В конце концов, если насилие это не всегда сострадание, то сострадание это всегда насилие. Само бытие такого человека превращается в насилие света, иногда созидательное, иногда деструктивное, ведь если у хирурга вообще никто не умирает на операционном столе, это значит только одно – он вышел на пенсию и больше не практикует. В принципе, вопросы этики больше всего беспокоят людей аморальных, тогда как у обычного человека это не более, чем рефлекс, привычка мысли – равно как и все остальное.

Подводя итоги всему вышесказанному, выделим следующие моменты, которые представляют собой концептуальный каркас всего текста (на самом деле, они представляют собой сам текст, но через наложение кальки послесловия на предыдущие страницы все-таки можно докопаться и до смыслового каркаса).

Итак. С первого взгляда может показаться, что любая осмысленная человеческая деятельность – это либо мессианство, либо фашизм, тогда как в действительности это одно и то же, только в одном случае людей убивают, а в другом они умирают сами. Все, что выходит за рамки насилия, представляет собой подчинение насилию – это удел детей, рабов и слабоумных.

Второе. Эволюция как явление попросту не существует – это концепция, появившаяся в тот момент, когда человек задумался, а куда же, собственно, он идет? Само по себе движение, которое мы называем эволюцией, не способно уместиться в наших головах, поэтому для нас реальным существованием может обладать лишь стратегия наших действий и сами действия.

Третье. Если нас интересует эффективность нашей стратегии, нам не следует брезговать реалистическим мышлением. Мало отказаться от революционных действий. Сотрудничество с эволюцией возможно лишь в случае забвения эволюции. До тех пор, пока не произошла индивидуальная трансформация, следует оставить в покое других людей, потому что на этом уровне насилие всегда деструктивно, тогда как без вашей помощи, быть может, другой человек еще как-то проживет.

И последнее. Путь к силе всегда лежит через насилие над собой. Для кого-то это может показаться слишком дорогой ценой, потому что не все отделываются легким испугом – некоторые сворачивают себе шеи. Поэтому постарайтесь следовать простому правилу техники безопасности – чтобы вы ни делали, никогда не забывайте, зачем вы это делаете. В случае же, если вам самим это не известно, следует обязательно это узнать и помнить до конца своих дней. Это объясняется тем, что любое действие без необходимости чревато нежелательными последствиями, и насилие над собой – в особенности. Как сказал некто очень проницательный, если дать человеку крылья, они будут мешать ему ползать. Поэтому самое разумное – следовать своим потребностям. Человек стремится к пути, когда ему плохо, но встает на путь только тогда, когда ему хорошо. Для этого следует избегать излишних глобализаций. Как сказал некто очень добрый, объять необъятное нельзя, но поцеловать можно. Между прочим, эти слова – пример того, что я называю насилием света. Не нечто сложное, как могло показаться после разговоров об эволюции и остальном. Быть может, это слишком трудно, но вовсе не сложно. Эволюция сознания – это его прояснение, а не усложнение, ведь человек и без того слишком сложен. И если добавить к нему лишнюю плоскость, станет ли он от этого объемнее?