Сурат
ШАРМАНКА
Пародия на ПВО
и перевод с латинского.
Здравствуй, мой любый друже Михаил!
Трудно тебе представить, как рад я тому, что ты мне пишешь, и пишешь каждый день. Мир ловит нас ежечасно и ежесекундно, такова его диявольская работа, наше ж дело — не дать ему её доделать до конца, а, ежели свезёт, то и вовсе не попадаться в руки его нечистыя. Ибо мир есть блуд, бруд и короста зловонная на святом теле Божьем, этою коростою покрылись Господни раны от гвоздей, которыми он прибит ко своему кресту и посегодня. Ты, полагаю, будешь дивиться моим словам — Христос распят в мире, как же мир может быть коростою на ранах Его?! А вот сие и есть главная християнская тайна, о которой я, пребывая в Харькове и мучая Муз без жалости, через день, а то и ежедневно пописывал короткия басни, называемые мною про себя ПВС или Передача Высших Сокровений. Но, любимый мой, от сокровений мало толку — одна лишь душевная радость мне, горемычному писателю. Все это игры разума моего, которых он требует от меня, как резвая собака требует, чтобы ей закинули палку подальше. Для тебя у меня нет сокровений, потому что ты мой друг, а что может быть для меня дороже дружбы, я, грешный, не знаю и знать не хочу.
Итак, знай, что все, что я пишу, можно свободно поделить на две части, первая из которых есть ПВС, а вторая — ПВО. Литера «О», как ты догадался, значит «Откровение» супротив «Сокровения», и это же значит, что я не собираюсь ничего от тебя скрывать, напротив, и очень может быть, что в глубине души ты не очень жаждешь моей помощи, тем не менее — возрадуйся и вспомни, что это нежелание есть бесовское в сути, это бесы в тебе трепещут от страха, что на них упадет луч правды и припалит им шкуру! А может я возвожу напраслину на тебя и ты будешь только рад моему неожиданному ПВО, такая мысль дает мне вдохновение, и я приступаю к рассказу, сила которого станет тебе яснее ближе к концу моего письма, если молитвы мои услышаны, а если не услышаны, то об этом думать я не хочу.
Ты знаешь, мне уже далеко за тридцать, но я до сих пор не знал женщины с той стороны, которая между нами считается греховной и срамной, и даже по утрам моя плоть не терзает меня так, как это было в юности и как ты сам мне об этом, краснея, признавался. Антихрист потерял власть над этим окаянным мускулом в последний год моего пребывания в Академии. Мой старый учитель латыни и философии отблагодарил меня за все годы моего неизменного прилежания своим последним уроком, который я не забуду никогда.
Дело было так. По городу и окрестностям прошла слава о польских скоморохах, которые бродили по земле целым цирком и показывали за гроши разные штуки, иногда занятные, иногда скушные до омерзения, в общем, всю ту пустую мишуру, на которую так падок наш малороссийский народ. Студентов всегда предупреждали обходить такие зрелища десятой дорогой, а меня в том предупреждать не было никакой нужды — не хотел я смотреть ни на бородатую женщину, которая в действительности была обычным мужиком с сиськами, ни на «индийского факира», больного, видимо, человека, жестоко страдающего размягчением костей, ни на канатоходца с набеленной рожей контрабандиста, ни на себя самого в комнате кривых зеркал, ибо подобные созерцания неизменно расстраивают меня, я становлюсь задумчив и светел, мысли мои переносятся на Афон, а за ними начинает скучать и тело. Однако в этот раз меня удивил мой старый учитель, о котором я упомянул выше, удивил тем, что не только заговорил со мной о бродячих жуликах, но и порекомендовал мне посетить одного из них, польского жида, владельца анимационного аттракциона.
«Ты должен это увидеть, Григорий, — сказал он мне настоятельно, — ведь если не ты, то кто еще? Кто-то должен рискнуть. Штука сия забавная, но тот, кто еще не лишился ума, способен опечалиться от такой забавы! Перед тобой две дороги — на одной ты с удовольствием порадуешь сидящих в тебе бесов, на другой — тебе откроется правда во всей своей обнаженной красе!»
Разве я мог не заинтриговаться такими словами?
«Вот тебе два пятака, — продолжал мой учитель, — первая шарманка стоит пятак, и если ты окажешься достаточно сообразительным, тебе этого хватит. Но, на всякий случай, я даю тебе еще один пятак на вторую шарманку, это увеличит твои шансы»
«Шансы на что?» — наивно спросил я.
«На то, чтобы всё это уразуметь» — просто ответил мой учитель и, перекрестив меня, отправил в город.
Найти балаган не составило труда, сложнее было найти жида-аниматора, так как половина городского населения сосредоточилась в этом месте. Женщины смеялись, мужики воодушевленно сквернословили, дети замирали сердцем, старичьё скрипело зубами и костями, и только я был тих и суров. Я походил по кругу с полчаса, но искомого так и не обнаружил. Из расстройства меня вывел чей-то возглас: «Вот тебе и аниматор, хочь жинку з хаты выгоняй!..» — я обернулся и увидел черно-белую вывеску: «Пан Кибер и его анимационная машина», под которой стоял сам пан Кибер и держал в руках свою анимационную машину. Устройство представляло собой небольшой деревянный ящичек с кожаным ремешком и ручкой как у шарманки. Пока я разглядывал его машину, пан Кибер разглядывал меня.
«Пан студент хочет попробовать, на что способна анимационная машина пана Кибера?» — спросил он меня довольно равнодушно, поскольку мой внешний вид ровным счетом ничего не говорил ему в пользу того, что у меня могут быть хоть какие-то деньги.
«Сколько с меня?» — спросил я, доставая из кармана пятак, и пан Кибер расплылся в улыбке.
Ремешок, оказывается, был нужен для того, чтобы привязать «шарманку» к голове так, чтобы глаза были плотно закрыты деревянными окулярами. Ручка пришлась на левую сторону, что мне, как правше, было несколько неудобно, однако вполне терпимо. Стоять нужно было лицом к солнцу, чтобы свет проникал внутрь «шарманки». Ручку следовало крутить плавно и не слишком быстро.
Первое, что увидели мои глаза до того, как я привел шарманку в движение, было место, где я родился. Вернее, откуда я родился. Оно было нарисовано, видимо, акварелью на тонкой бумаге весьма искусно, однако картина этим не ограничивалась. Вокруг этой центральной фигуры не менее талантливо был изображен и фон — раздвинутые ноги, одна справа, другая слева, чуть выше — живот, еще выше — небольшие груди и улыбающееся лицо молодой женщины с распущенными рыжими волосами.
Сперва я решил, что мой учитель на старости лет повредился в уме. Если это и есть та самая голая правда, о которой он недавно мне толковал, во всей своей красе, то, наверное, что-то неправильно в моей жизни.
Затем я машинально сделал один оборот ручки.
Бесстыдница раздвинула ноги еще шире.
Тьфу ты, подумал я, и прокрутил ручку еще раз. Её ноги — надо признать, очень красиво нарисованные ноги — сдвинулись в прежнее положение. Я стал крутить ручку дальше, но ничего нового больше не увидел — рыжая красавица ритмично раздвигала и сдвигала ноги, также ритмично покачивая головой и, улыбаясь, подмигивала мне. Я в то время был совсем молод, поэтому не могу похвастать тем, что это монотонное зрелище мне быстро наскучило. Говоря откровенно, я перестал крутить дьяволову шарманку только после того, как пан Кибер похлопал меня по плечу и сказал, что моё время истекло.
«Пану студенту понравилось?» — спросил он.
«Это всего-навсего иллюзия, — сказал я обиженно, — а вовсе никакая не голая правда…»
«О, пан студент — искатель правды? — покачал головой жид. — Я могу сказать вам, в чем правда, но потом не держите за это на меня зла. А лучше всего — выбросьте все эти мысли из головы и забудьте мой аттракцион, потому что — не стоит оно того…»
«Ну уж нет, — ответил я, — мне очень даже интересно послушать, в чем, по вашему мнению, заключается правда?»
«Правда заключается в том, — нахмурившись, сказал пан Кибер, — что нет никакой разницы между прекрасной пани, ожившей с помощью моей машины, и любой другой прекрасной пани, которая жива благодаря машине, которую вращает Господь Бог…»
Так вот откуда ветер дул! Теперь я понял.
«Разница есть, — возразил я, — и она в том, что, глядя в вашу шарманку, я все время отдаю себе отчет, что вижу не более, чем рисунок, тогда как глядя на обычную женщину, мне очень трудно вообразить, что она — не настоящая»
«Просто пан студент не достаточно вошел во вкус, пользуясь моей машиной, — пожал плечами пан Кибер. — А вы знаете, почему у неё ручка с левой стороны?»
«Нет, — удивился я, — но я хотел спросить об этом, а потом решил, что это пустое…»
«Обижаете, пан студент, — нисколько не обиделся пан Кибер. — Просто у меня есть и вторая анимационная машина, которая дополняет первую, и её следует приводить в действие правой рукой…»
Как же я мог забыть про «вторую шарманку», о которой предупреждал меня мой старый учитель! Ну, конечно.
Я полез за вторым пятаком.
Пан Кибер, поглядев мне в глаза, молча пошел за второй машинкой. Это оказался точно такой же деревянный ящичек, как и первый, только ремешок у него был побольше, ручка находилась с правой стороны, а вместо окуляров была простая дырка посередине.
«Это одевается сюда, — сказал пан Кибер и указал на меня пальцем, но не в грудь, как это делается обычно при указывании пальцем, а гораздо ниже, туда, где живот уже кончился, а ноги только начинаются. — Для этого вам надо расстегнуть штаны»
Оцепенев от удивления, я позволил ему расстегнуть мои штаны и одеть на меня «вторую шарманку». Признаюсь тебе, как другу, Михаил, хоть я и осознавал всю чертовщину происходящего, но почувствовал я себя вполне сносно, если не сказать приятно. Пан Кибер снова нацепил мне на голову «первую шарманку» и сказал, что ручки обеих машин нужно вращать одновременно, одну — левой рукой, вторую — правой. Я сделал, как он сказал, и — прости меня, Боже! — чуть не упал на колени от того сладостного удовольствия, которое доставили мне обе «шарманки». Если первая ласкала мою душу, то вторая заворожила мою плоть в самом укромном её месте. Теперь я переживал близость с рыжеволосой бесстыдницей не только зрительно, но и телесно. Конечно, она не превратилась от этого в живую женщину из плоти и крови, но на какой-то момент, за секунду до того, как все было кончено, для меня это совсем перестало быть важным, так как я просто перестал об этом думать.
Через пять минут пан Кибер молча помог мне снять с себя «шарманки», ему не нужно было спрашивать меня об этом последнем мгновении, в котором я увидел истину во всей её обнаженной красе, потому что глаза мои еще хранили в себе её невидимое отражение.
Помню, я покидал это место, уже охваченный лихорадкой. Смех женщин, брань мужчин и моё поспешное бегство — всё это существовало лишь до тех пор, пока тот, кто смотрит и крутит ручку, получает от этого удовольствие. Я понимаю, Михаил, что у Бога совершенно иные скорости, нежели у нас, но одно я знаю наверное — когда Его блаженство достигнет своего предела и перельется через край, всё будет кончено. Мир прекратит своё существование навсегда, я так думаю. Если, конечно, у Господа нет второго пятака.
Надеюсь, мой любезный друг, я не слишком расстроил тебя своим письмом. Но даже если это и так, в любом случае, жду тебя к ужину — уж тогда я найду способ тебя развеселить!
С любовью во Христе, всегда твой
Григорий Савич.
|