Сияющая темнота,
словно млечный путь
пронизывает мою комнату.
Если бы у меня осталось хоть слово,
сказал бы своим границам:"Прощай!"
Кто поприветствует Безымянное?
Бездонный кувшин можно наполнить,
лишь оставив его на дне океана,
но и океан — без дна.

Я — пробка в фонтане Бога,
и что бы я ни делал,
это делает меня плотнее.
Но есть счастливое время,
время усталости,
когда можно лишь плюнуть
и отказаться от того,
чтобы шевелиться, быть
и занимать собой пространство,
и тогда все будет смыто
сокрушающим напором,
и кто вспомнит о глупой пробке?

О чем поет Возлюбленный?
Он не хочет, чтобы Его слушались,
Он хочет, чтобы Его слышали;
слышать — достаточно,
выполнять — нечего.
Ничего не было сказано,
песня звучит сама по себе
и нет никого, кто бы пел ее.
Она ведет к молчанию,
но нет никого, кто бы молчал.
Нет рук, бьющих в барабан,
почему же этот танец вечен?

Легкий-легкий, как пушинка,
только так могу взлететь, так,
чтобы не чувствовал себя даже точкой,
не то что жирным пятном самосознания
внутри этого водоворота частиц.
Поток не в силах нести кого либо,
но никого — с легкостью!
Куда же он движется? Внутри
таких вопросов не возникает.
Рам-Цзы сказал, это онанизм.
Ах, как досадно, почему я не сахар,
чтобы раствориться в этом — не моем! —
оргазме и больше никогда не вернуться
в это тело и этот ум. Пускай там нет
никакой хваленой пустоты, никакой
шуньяты, все заполнено до предела
и льет через край, но нет ни предела,
ни края. Вернувшись на свою койку,
старый добрый я, ищу ручку в этом
бардаке. Моя музыка — тоскливый
зов надежды, что океан имеет уши.
И там, впереди — еще тысячи дверей,
стучи в любую, пока не надоело,
пока поднятая для стука рука
не опустится — зачем идти дальше,
если за этой дверью еще одна?